Дара Преображенская - Золотошвейка

Машенька от удивления аж рот раскрыла – красивым ей показался дворец.

– Здорово!

Варфоломей подмигнул:

– Ну как, уж нос не воротишь.

– А сколько церквей-то здесь, дядька!

– В Каменке одна, да и приход маловат, – согласился кучер.

Пришёл Машеньке на ум отец Димитрий, вспомнила его лицо с добрыми серыми глазами, от которых, будто, свет лился, сделалось на душе как-то тепло и спокойно.

Варфоломей хлестнул лошадь, Красавка завернула за угол и понеслась вдоль узкой мощёной улочки с аккуратными домами местной знати – выходцев из дворянства.

Роскошный барокко Зимнего выражался в пышных колоннах Коринфа и причудливых завитках домишек аристократии на Гороховой. Здесь уже не было так людно, как в центре: лениво шли служанки с покупками в модных платьях с кружевными воротниками и корсетами, да повара, несущие в хозяйские дома, либо сами, либо с помощью лакеев, яйца, зелень, дичь и пряности, обретённые на рынке.

Вновь зазвонили колокола, теперь уже по всей столице, то переливчато-нежные, то грубовато-звонкие; где-то звонил один колокол, где-то позвякивало множество маленьких колокольчиков, а в целом создавалась удивительная гармония. До чего ты звучна и певуча, древняя Русь! Никаким новшеством не удалось тебя изменить, в глубине твоей души всё же остаётся что-то старое, устоявшееся, выработанное веками.

Машенька улыбнулась, утёрла слёзы, посмотрела в ясное голубое небо с единичными облачками. Жара стояла невыносимая – август нынче выдался не таким, как обычно.

Наконец, Варфоломей натянул поводья.

– Тпр-уу!

Красавка остановилась возле маленького аккуратного особняка с треугольным фронтоном и разными пристройками. Неподалеку различались деревянные ещё не до конца оформившиеся строения купечества и более бедных слоёв населения.

– Приехали! Вылазь Маруська. Ну что, нравится?

– Немножко. Только чужое всё.

Дуня Ивановна Городилова проживала в прекрасном доме почти на самой окраине Гороховой. Домик практически ничем не отличался от остальных; каменный, с высокими колоннами и прямыми широкими ступеньками лестницы. Он был выкрашен в розовый цвет, чем и выделялся среди довольно приличных особняков Петербурга.

Городиловы процветали: швейная мастерская находилась рядом в качестве пристроя с низкой крышей; тут же во дворике располагались разные хозяйственные подсобки, где обычно держали скотину, слуги чистили картошку и чесали языками, а сзади раскинулся сад с яблонями и грушами. Весной, во время цветения, здесь было особенно уютно, пахло нектаром и мятой, а проворные шмели перелетали с цветка на цветок и что-то жужжали «себе под нос».

Посреди сада были сформированы овощные грядки. Девица Акулина и бабка Дарья выращивали морковь и помидоры, да чеснок. Летом они обычно занимались прополкой, в марте – перекопкой земли.

Машеньку и Варфоломея встретила молодая женщина, которая назвалась Фросею. Одета она была по-простому: в синюю юбку и лиловую кофточку. Худое лицо с выразительными карими глазами вряд ли можно было назвать красивым, но таилась в нём какая-то необъяснимая духовная сила, которую нельзя измерить никакими мерками.

Мальчонка лет восьми прятался в складках её юбки и испуганно глядел на гостей. «Совсем как волчок» – подумалось Маше.

Чёрный платок, скрывавший светлые волосы, говорил о том, что она была вдовой.

– Где хозяйка-то?

– Уехала она утром еще с какой-то важной дамой. Во дворец. Пётр Петрович ещё не вернулся. В Москве он.

– А ты кто будешь? – посмелел Варфоломей.

– Приживалка я. Мастерица. Дуня Ивановна меня из жалости с сынком Никиткой к себе взяла. Дай Бог ей здоровья. Я при комнатах.

Варфоломей усы пригладил:

– А Григорий и Артемий где?

– Сыновья-то Дуни Ивановны на службе, при Елисавете. Они сюда редко захаживают, всё больше при дворе.

Варфоломей толкнул Машу вперед:

– Это – Марья Андреевна – племяшка хозяйкина. Дуня-то Ивановна сама дочку Андрея Иваныча к себе звала. Вот она и явилась, родимая.

Вдова внимательно посмотрела на гостью, улыбнулась:

– Хорошенькая. А что же вы стоите-то на пороге? Проходите. Я вас сейчас чайком напою. Небось с дороги устали. Эй, Никитушка, помоги вещи занести.

Мальчишка сразу же бросился исполнять просьбу матери, ловко подхватил узелки и понес в верхние комнаты.

– Да Вы больно не суетитесь, – бормотал кучер.

Фрося самовар вскипятила, за чаем промолвила:

– Дуня-то Ивановна предупреждала, что Машенька приедет. Только не сегодня ждала она. Я-то сегодня в мастерскую не пошла – голова, малость, приболела.

– Ничего, бывает.

Варфоломей, лишь, на блюдце дул, да сахарком закусывал, сам красный от удовольствия, как свёкла.

Поглядывал, то и дело, на смущённую Фросю.

– Был бы я, Ефросенья, вольным, взял бы тебя в жёны. Уж больно хороша.

– Что Вы. Обет, ведь, я дала; не сниму вдовий платок. Верующая я.

Варфоломей только рукой машет.

– Не дело говоришь Фроська. Кто ж на всю жизнь-то зарекается?

Фрося глаза в пол опустила:

– Не сниму я вдовий платок.

Машенька их не слушала, наблюдала за тем, как Никитка рожицы корчит, хихикала – смешной он. Затем, во дворе голубей кормили. Голубки прилетят, накинутся на крошки, склюют, после чего важно так ходят, ещё просят. Подкинешь им хлебушка – снова склюют, от удовольствия ворковать начинают.

Никитка проворнее голубей кормил; не в первый раз – Маша за ним повторяла.

– Они всегда такие голодные?

– Угу, – кивает Никитка.

Дуня Ивановна, лишь, на закате пожаловала. Увидела Машеньку, обняла, расцеловала, велела бабке Дарье пироги испечь.

Маша гостинцев всяких с Каменки навезла: грибочков, варенья, мёда. Андрей-де Иваныч и Марфа Тихоновна посылают, в городе-то мёд – особенно вещь ценная, так как при кашле лечит, горло успокаивает, здоровье даёт.

Пироги у бабки Дарьи всегда отменные получаются. Она их так делает, чтоб на языке таяли: сначала раскатывает тесто на огромном столе, каждый раз посыпая мукой да тех пор, пока оно совсем не станет белым и не липким. Затем, руками, как следует, придавит и рюмкой хрустальной кружки вырежет, яблок или мелко порубленной капустки наложит, залепит по краям и в печку. Из печки они уже румяные, как на подбор выходят и сразу на стол попадают.

А ещё хорошо бабка Дарья борщи варит, долго ложкой жир мешает, зато потом борщец-то наваристый получается, все добавки просят, особенно сам хозяин. Городилов Петр Петрович любил Дарьиной стряпней побаловаться. Ест и нахваливает: «Молодец, Дарьюшка! Вкусно!»

На этот раз без Петра Петровича ужинали. Григорий и Артемий – сынки Дуни Ивановны, ввечеру приехали: стройные молодцы, в зелёных мундирах с золотыми петлицами (в хозяйской мастерской вышитыми), с Машенькой поздоровались. Машенька смутилась – понравились ей племянники: рослые, красивые, смеющиеся. Братья шутили, с племянницею заигрывали, трюфелями угощали.