Дара Преображенская - Золотошвейка

Варфоломей ночевать остался, а поутру с благословениями обратно отправился, обещался каждый месяц из дому от курьеров весточку отправлять, а как заскучает Маша, за нею приехать.

Девка Акулина Машеньку до горницы проводила; горенка рядом с Фросиной располагалась, по соседству Никитка обитал, ему Дуня Ивановна отдельную комнату дала: пусть-де малец живет (итак уже судьбой обижен).

Машина горенка на улицу выходила, где как раз кареты ездили с богатыми дамами и галантными ухажёрами, дальше высились храмы с большими куполами и белокаменными стенами. Обрадовалась Машенька, здорово-то как! Теперь каждое утро будет она звон колоколов слышать, как самое дорогое. На стене висела картина неизвестного художника с изображением пышного букета незабудок в глиняном кувшине. Маша долго разглядывала картину, не могла понять – откуда взялось столько краски и как она держится – такого Маша никогда раньше не видела; сама-то по-другому подносы расписывала, по-своему.

Обстановка отличалась простотой: в углу небольшой резной столик, накрытый белой скатертью, рядом стул и кровать с одной единственной периной. На окне – остаток оплывшей парафиновой свечи; каждый раз девица Акулина приносила новую. Горница Маши находилась на втором этаже пристроя (Дуня Ивановна и Петр Петрович жили в самом доме), поэтому на обед приходилось спускаться по переходу.

Фрося в последнее время приболела и бабка Дарья таскала ей еду прямо в горницу: то оладьи с сиропом, то кофей, то окорок.

Часто Машенька слышала, как из Фросиной горенки доносились какие-то заклинания. Однажды даже подглядела: над кроватью, где лежала больная, стояла бабка Дарья и брызгала на её бледное лицо воду, при этом вкрадчиво шептала: «Изыди нечистая. Возьму ключи от тридевяти земель, отнесу Ивану-воину, Серафиму-старцу и Богородице. Никому не отдадут они тех ключей. Пусть раба божья Ефросенья от недуга излечится, пущай весь сглаз и порча сымутся. Быть посему. Аминь».

Пугалась Машенька этих заклинаний, к Никитке бежала.

Однажды слышала, как Никита Акулину спрашивал: «Почему-де наша улица гороховой зовется». Девка Акулина всякие небылицы выдумывала: «Когда-то такой улицы и в помине не было, – говорит, – ехал как-то один купец с Подмосковья с мешком гороха, а в мешке том дырка была. Ну и горох-то сыпался постепенно по пути купца. А когда дома строить начали, улочку гороховой и прозвали. Вот так-то Никитушка».

Фрося тяжелую жизнь прожила, многое на своем веку повидала. В детстве сиротой осталась, вышла замуж за смутьяна Герасима, который напивался и побоями молодую жену потчевал. А как Никитка родился, совсем запил, дома не показывался, в драки ввязывался. Ну и забили Герасима до смерти. Фрося побиралась, от одного богатого дома к другому ходила, везде её гнали, однажды даже в карцер посадили.

По доброте душевной взяла её к себе Дуня Ивановна (Фросенька до сих пор на нее царице небесной молится). В мастерскую стала хаживать, шитью обучилась, теперь и других учит.

Через неделю и Машенька в мастерскую пошла, показала мастерицам, что умеет. Взяла полотно, надела на пяльцы и начала тонкой иглой узоры выписывать. И моссульским шитьем цветы создавала, и персидской, и сербской вышивкой владела, и борта славянскими узорами «писала». Дивились только мастерицы (девки-то молодые), лишь, старица Жанна обучила Машу лангетному шву и «двусторонним крестикам», да еще накладному шитью с блестками и китайским узорам.

«Иголку-то наискось держи, а швы ровно накладывай», – говорила Жанна.

Немкой она была, оттого и строгая такая. Дуня Ивановна хорошо платила за уменье иноземки, Жанна в ответ мастерскую в своих руках держала, молодым мастерицам спуску не давала. К Машеньке же по-другому относилась (знала, что хозяйкина родня). Маша довольной была, нравилось ей целыми днями вышивать, работу даже к себе в горницу до утра брала.

Затем работу тётке показывала. Дуня Ивановна восхищалась, на полотно глядя. Узоры, словно живыми делались, так и плыли мимо глаз.

Вот будет возможность, поговорю я о тебе, Маша, с самой статс-дамой государыни, – говорила Дуня Ивановна, – тебе, голубушка, с таким талантом во дворец надобно.

«Мне и здесь нравится, тётенька, – возражала девушка. – Я манерам не обучена, оттого трудно мне во дворце-то будет. Да и батюшка мой – простой купец».

Дуня Ивановна только отмахивалась: «Ничего, манерам тебя, Машенька, научат. А дед твой, Иван Иваныч, дворянином был. Так что и ты не из простого народа будешь. Понравишься государыне, она тебя обратно дворянкой сделает!»

Снилась Машеньке государыня Елисавета Петровна. Видела она государыню страшную, злую, высокомерную, в пышных жемчужных юбках, на корсете. Хмурится и глядит так строго, чтобы комар носа не подточил, а Машенька за нянюшкину спину прячется.

«Нянюшка, нянюшка, помоги мне», – шепчет. Нянюшка в Фросю превращается. Фросенька берет за руку Машу и тащит за собою в горницу, куда государыня войти не может, мешает ей что-то. Каждый раз после снов таких в холодном поту она просыпалась, молилась, Елисаветы – государыни боялась.

Случалось, когда в доме никого не было, ходила Машенька по горницам, принцессою себя воображала. Представляла, будто богатства у нее видимо-невидимо везде: и ларцы с золотыми слитками, и сундуки с изумрудами, да самоцветами – всего вдоволь, а только не нужно ей этого. Соскучилась по своим берёзкам, по рощице с речкой. Варфоломей – кучер, пару раз на днях приезжал, письма из дома привозил, другой раз вестовые заглядывали от Сашеньки и Андрей Иваныча привет передавали.

«Ну как, Маруся, домой-то не надумала ехать?» – писал батюшка.

Иногда за чаем Дуня Ивановна спрашивала: «Нравится ли у меня тебе, Машенька? Али в Каменку податься хочешь?»

«Нравится, тётенька», – отвечала Маша.

Тётка Дуня и впрямь настоящей красавицей была: стройная, с мушками на лице, брови подведены, при парике и кринолинах.

По молодости серые глаза юной жены унтер-офицера при деле не одного вельможу с ума свели. Любила Дуня Ивановна воротнички кружевные одевать, они тогда, как раз, в моду входили. С Варфоломеем гостинцев в Каменку посылала; расшитые мастерицами платки, вино и бусы из перламутра для Марфы Тихоновны. Пусть-де порадует Андрей жену.

От Машеньки ответ передала. «Всё у нас хорошо, Андрей. Дочка твоя молодец. Вышивает не хуже моих работниц. Жанна довольна ею. Талантлива она у тебя. За медок спасибо. Бабка Дарья пироги печет медовые. Никогда таких не едала! Пётр-то Петрович довольным остался бы».

Пётр Петрович Городилов вернулся во вторник, в августе, 25-го числа. По этому поводу стол накрыли, бабка Дарья пирогов морковных напекла – любил шибко Пётр Петрович пироги-то, особенно морковные жаловал, ест, а сам, того и гляди, облизывается. Машенька – племянница ему понравилась.