Мария Червинкова-Ригрова - Сон в летнюю жизнь. Повесть. Перевод с чешского

– А что народ Вам не помогает?

– Помогает, милостивая барышня, но не всегда хватает, только дважды в неделю. Когда в народном совете узнали, что в казне ещё расходов немало, а тут ещё я чужая да с малолеткой, мне стали давать по тридцать крейцеров в месяц и по пятнадцать на дитё, всего сорок пять в месяц и выходит, а то бы по миру пошли.

– Почему Вы себя чужой считаете, раз давно уже здесь?

– Да кто ещё-то? Сама я из Пржибрама, милостивая барышня. Когда меня сюда как в лес послали, все меня окликали – Боже, Отче Небесный! – как паршивого пса! Ни одна живая душа доброго слова не молвила, – женщина всхлипнула.

– Что же Вы не вернулись в Пржибрам?

– Милостивая барышня, мы уже принадлежим общине. Так повелось. Избавление придёт, а долг давний, – и спешно, как могла, добавила, – Но есть и порядочные люди, есть.

– Вас ещё тогда в той деревне взяли?

– Ох, нет, милостивая барышня! В своей деревне так и не выросла. Мама моего служила у некоего Турнова и отдала парня учиться стекольному делу… Когда я ещё служила в Плзне, там и мой служил стрельцом. Так слово за слово, он дослужился и взял меня. Работал на нескольких стекольных заводах, даже в Яблонце и Гайде, а это уже в немецкой сторонке.

– Но ведь и хорошее у Вас было? – расспрашивала Ольга.

– Может и было, да не заметила, пока глаза смотрели! Но глаза стали слабеть, когда стекло помогала дуть, чтобы на жизнь заработать.

– А что сам не успевал?

– Пока был здоров, старался, милостивая барышня, старался, работящий был, непьющий. Даже товарищей вокруг себя собирал. Каждую неделю мне по десять чистых золотых на стол клал. Мясо я тогда каждый день варила, и дети чистыми ходили, как на подбор.

– А как же с Вами беда случилась? – спросила Ольга.

– Да уж по Божьей Милости, барышня, бедняку его Крест посылается. Детки у нас один за другим рождались. Целых пятеро уродилось, а потом стали болеть. Сколько денег ушло на лекарства, а потом на похороны, когда всё же умерли! Сколько я тогда роптала-плакала! Грешна перед Господом Богом, а Он Милостивый Боже ведал, потому моих бедняжек к себе и забрал. Только младшенькую мне оставил – Аничку. Но хуже стало, когда мой начал болеть. Подхватил жабу и сдал. В доме ни гроша не осталось, я целыми днями до полуночи стекло выдувала. Глаза от той работы слабеть и начали, когда уж совсем невмоготу стало, жгло их, уже совсем видеть не могла. И если находила что поприличнее из одежды, тут же продавала и так до последнего.

Ох, золотой мой кормилец, быстро ушёл! Ох Боже мой, как тяжко было видеть его лежачим! Дома уже и одеяла не осталось, а приданое у меня ладное было, красное да белое, так что быстро продалось. Вот и подумала, как нам жить дальше? Живым – живое, а покойному только саван и нужен, чтоб земле предать. Так и продала всё своё приданое. Как мужа схоронила, так с глазами совсем худо стало: правый глаз совсем ослеп, ничего не видел. Пошла в городскую управу помощи просить, а там сказали, что ничем помочь не могут, спросили, откуда родом и послали куда глаза глядят, до хозяйской общины.

– В такую даль! – воскликнула Ольга, – Из Гайда на юг Чехии!

– Вот так и бродим от деревни до деревне, и мало где подвозили, всё больше пешком. Да на Всех Святых выпал первый снег, а дитё в лёгкой одежонке, и сама не лучше одета А как поняли, что дальше уж не сможем идти, так к вам в Карловицы нас и привезли, а тут нас и определили. Ах, по их милости, могли и не помочь, благослови их, вот выговорилась – и на сердце легче!

– Бедная! – тихо прошептала Ольга.

– Но здесь, в несчастной деревеньке меня ждало ещё худшее бедствие! – завыла дальше слепая, – Всего не расскажешь!

– Расскажите, милая Холинова!

– Мы пришли под вечер, на Святого Мартина, и снег уже на дороге лежал, а как услышал урядник, что меня с Карловиц привезли, так и собрал совет, что решит делать со мной староста Хлоумки. А тот как услышал, что меня тут оставляют, потому что девать некуда:

– И что мне с этой босотой делать? В нашей деревне никто её не знает, а откуда пришла, там уже и забыли о ней!

Слуга ему принялся объяснять, что да как, и что господа из Карловица признали меня здешней по месту жительства покойного мужа, а староста: «Никакие Холины у нас в деревне никогда не жили и господа несправедливо приписали её к нашей деревне!», и так разошлись, что весь народ сбежался, а я с дитём сижу в телеге и жду своей участи.

И тут один старичок припомнил: «Соседи, да ведь это та самая Холинова, чей муж был сыном Пепки-бондаря, что в Прагу подался с каким-то паном! Я тогда старшим был и помню, как мы по домам разбирали старые вещи и счета. Говорили Холиновы уж очень бедные были!» с тем слуга и велел мне сойти, а возок развернулся и уехал.

И я осталась тут, дитё плачет, а на меня все ругаются и проклинают все мои адские пути, разом весь наш род назвав паразитами. Как меня только не называли! Ах, милостивая барышня, до сих пор со стыда сгораю, повторить боюсь! А потом позвали пастуха: «Йирка, там вроде сарай, крытый соломой есть, вот и веди эту шалаву с её пащенком к пастухам в ясли с колокольчиками!» Ох, Христе Боже, как проклятый язык обозвал моего ребёнка! Я не выдержала и сказала: «Не берите, пан староста, на душу тяжкий грех, мы – честные люди, и не надо так моего ребёнка называть. Мой покойный муж был порядочным человеком, занемог вот только! И я вовсе не шалава с отпрыском. Нас по-Божески в приходе женили!»

Слепая принялась всхлипывать, а потом вдруг умолкла и воскликнула решительно с повелительным тоном: «Анчо, куда дела бумаги? Вот посмотрите, милостивая барышня, посмотрите!»

– Не стоит, милая, не надо, я Вам верю!

– Ведь несправедливо, барышня, потому и хочу доказать, что Анча из порядочной семьи! Ну, Анча, нашла?

Анча открыла ящичек стола, вытащила ветхие, грязные листы бумаги и подала их Ольге. Там были выписки из домовых книг, крестильные листы и свидетельства, среди них был и крестильный лист маленькой Анчи.

– Вот, видели, барышня, видели?.. Анча, спрячь документы получше!

– Может, стоит показать эти бумаги пану советнику, чтобы больше не жить в сарайчике? – предложила Ольга.

– Ба, не утруждайтесь, милостивая барышня! Меня тем временем зима одолеет, и все эти печали из головы уйдут, хватит с меня фантазий, так и останусь в этом сарайчике – хоть живой, хоть мёртвой – хоть и снова скотину запустят – будь, что будет, пусть себе блеет рядышком. А жена пастуха добрая, выхаживала меня, собственного одеяла не пожалела, да и Aнчу подкармливает. А когда в нашу деревеньку доктор приехал, пригласила его ко мне. Вот так мне Господь и послал ангела-хранителя! Тот просто поговорил с советником и старостой, пригрозил, и в тот же вечер начали пристраивать к сараю отсек. Это ведь Божий Промысел, а то бы жила там хоть до ста лет, так что в молитвах его каждый день поминаю, чтобы Господь отплатил ему сторицей за доброе дело!