Николай Лейкин - В гостях у турок

— Какъ пѣть? удивилась та.

— Да такъ… Говорятъ, при пѣніи всего скорѣе слова запоминаются.

— Да ты никакъ съ ума сошелъ! Въ поѣздѣ пѣть!

— Но вѣдь мы потихоньку… Колеса стучатъ, купэ заперто — никто и не услышитъ.

— Нѣтъ, ужъ пѣть я не буду и тебѣ не позволю. Я спать хочу…

— Ну, какъ знаешь. А вотъ желѣзная дорога слово трудное по турецки: «демиринолу».

— Я не понимаю только, чего ты спозаранку турецкимъ словамъ началъ учиться! Вѣдь мы сначала въ Сербію ѣдемъ, въ Бѣлградѣ остановимся, проговорила Глафира Семеновна.

— А гдѣ-жъ у меня книжка съ сербскими словами? У меня нѣтъ такой книжки. Да, наконецъ, братья славяне насъ и такъ поймутъ. Ты видѣла давеча кондуктора изъ славянъ — въ лучшемъ видѣ понялъ. Вѣдь у нихъ всѣ слова наши, а только на какой-то особый манеръ. Да вотъ тебѣ… указалъ онъ на регуляторъ отопленія въ вагонѣ. — Видишь надписи: «тепло… студено…» А вонъ вверху около газоваго рожка, чтобы свѣтъ убавлять и прибавлять: «свѣтъ… тма…» Неужели это не понятно? Братья-славяне поймутъ.

Поѣздъ замедлилъ ходъ и остановился на станціи.

— Посмотри-ка, какая это станція. Какъ называется? спросила Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ сталъ читать и запнулся:

— Сцабаце… По венгерски это, что-ли… Рѣшительно ничего не разберешь, отвѣчалъ онъ.

— Да вѣдь все-таки латинскими буквами-то написано.

— Латинскими, но выговорить невозможно… Сзазба…

Глафира Семеновна поднялась и сама начала читать. Надпись гласила: «Szabadszallas».

— Сзабадсзалась, что-ли! прочла она и прибавила:- Ну, языкъ!

— Я тебѣ говорю, что хуже турецкаго. Цыгане… И навѣрное, какъ наши цыгане, конокрадствомъ, ворожбой и лошадинымъ барышничествомъ занимаются, а также и насчетъ того, гдѣ что плохо лежитъ. Ты посмотри, въ какихъ овчинныхъ накидкахъ стоятъ! А рожи-то, рожи какія! Совсѣмъ бандиты, указалъ Николай Ивановичъ на венгерскихъ крестьянъ въ ихъ живописныхъ костюмахъ. — Вонъ и бабы тутъ… Подолъ у платья чуть не до колѣнъ и сапоги мужскіе съ высокими голенищами изъ несмазанной желтой кожи… Глафира Семеновна смотрѣла въ окно и говорила.

— Дѣйствительно страшные… Знаешь, съ одной стороны хорошо, что мы одни въ купэ сидимъ, а съ другой…

— Ты ужъ боишься? Ну, вотъ… Не бойся… У меня кинжалъ въ дорожной сумкѣ.

— Какой у тебя кинжалъ! Игрушечный.

— То есть какъ это игрушечный? Стальной. Ты не смотри, что онъ малъ, а если имъ направо и налѣво…

— Поди ты! Самъ первый и струсишь. Да про день я ничего не говорю… Теперь день, а вѣдь намъ придется ночь въ вагонѣ ночевать…

— И ночью не безпокойся. Ты спи спокойно, а я буду не спать, сидѣть и караулить.

— Это ты-то? Да ты первый заснешь. Сидя заснешь.

— Не засну, я тебѣ говорю. Вечеромъ заварю я себѣ на станціи крѣпкаго чаю… Напьюсь — и чай въ лучшемъ видѣ сонъ отгонитъ. Наконецъ, мы въ вагонѣ не одни. Въ слѣдующемъ купэ какіе-то нѣмцы сидятъ. Ихъ трое… Неужели въ случаѣ чего?..

— Да нѣмцы-ли? Можетъ быть такіе-же глазастые венгерцы?

— Нѣмцы, нѣмцы. Ты вѣдь слышала, что давеча по-нѣмецки разговаривали.

— Нѣтъ, ужъ лучше днемъ выспаться, а ночью сидѣть и не спать, — сказала Глафира Семеновна и стала укладываться на диванъ.

А поѣздъ давно уже вышелъ со станціи съ трудно выговариваемымъ названіемъ и мчался по венгерскимъ полямъ. Поля направо, поля налѣво, изрѣдка деревушка съ церковью при одиночномъ зеленомъ куполѣ, изрѣдка фруктовый садъ съ стволами яблонь, обмазанныхъ известкой съ глиной и бѣлѣющимися на солнцѣ.

Опять остановка. Николай Ивановичъ заглянулъ въ окно на станціонный фасадъ и, увидавъ на фасадѣ надпись, сказалъ:

— Ну, Глаша, такое названіе станціи, что труднѣе давшиняго. «Фюліопсъ…» — началъ онъ читать и запнулся. — Фюліопсдзалалсъ.

— Вотъ видишь, куда ты меня завезъ, — сказала супруга. — Не даромъ-же мнѣ не хотѣлось ѣхать въ Турцію.

— Нельзя, милая, нельзя… Нужно всю Европу объѣхать и тогда будешь цивилизированный человѣкъ. За то потомъ, когда вернемся домой, есть чѣмъ похвастать. И эти названія станцій — все это намъ на руку. Будемъ разсказывать, что по такимъ молъ, мѣстностямъ проѣзжали, что и названіе не выговоришь. Стоитъ написано названіе станціи, а настоящимъ манеромъ выговорить его невозможно. Надо будетъ только записать.

И Николай Ивановичъ, доставъ свою записную книжку, скопировалъ въ нее находящуюся на стѣнѣ станціи надпись: «Fülöpszallas».

На платформѣ, у окна вагона стоялъ глазастый и черный, какъ жукъ, мальчикъ и протягивалъ къ стеклу бумажныя тарелочки съ сосисками, густо посыпанными изрубленной бѣлой паприкой.

— Глафира Семеновна! Не съѣсть-ли намъ горячихъ сосисокъ? — предложилъ женѣ Николай Ивановичъ. — Вотъ горячія сосиски продаютъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты ѣшь, а я ни за что… отвѣчала супруга. — Я теперь вплоть до Бѣлграда ни на какую и станцію не выйду, чтобы пить или ѣсть. Ничего я не могу изъ цыганскихъ рукъ ѣсть. Почемъ ты знаешь, что въ этихъ сосискахъ изрублено?

— Да чему-же быть-то?

— Нѣтъ, нѣтъ.

— Но чѣмъ-же ты будешь питаться?

— А у насъ есть сыръ изъ Вѣны, ветчина, булки, апельсины.

— А я съѣмъ сосисокъ…

— Ѣшь, ѣшь. Ты озорникъ извѣстный.

Николай Ивановичъ постучалъ мальчику въ окно, опустилъ стекло и взялъ у него сосисокъ и булку, но только что далъ ему двѣ кроны и протянулъ руку за сдачей, какъ поѣздъ тронулся. Мальчишка пересталъ отсчитывать сдачу, улыбнулся, ткнулъ себя рукой въ грудь и крикнулъ:

— Тринкгельдъ, тринкгельдъ, мусью…

Николаю Ивановичу осталось только показать ему кулакъ.

— Каковъ цыганенокъ! Сдачи не отдалъ! проговорилъ онъ, обращаясь къ женѣ, и принялся ѣсть сосиски.

Поѣздъ мчится по прежнему, останавливаясь на станціяхъ съ трудно выговариваемыми не для венгерца названіями: «Ксенгедъ», Кисъ-Кересъ, Кисъ-Жаласъ. На станціи Сцабатка поѣздъ стоялъ минутъ пятнадцать. Передъ приходомъ на нее, кондукторъ-славянинъ вошелъ въ купэ и предложилъ, не желаютъ-ли путешественники выйти въ имѣющійся на станціи буфетъ.

— Добра рыба, господине, добро овечье мясо… расхваливалъ онъ.

— Нѣтъ, спасибо. Ничѣмъ не заманишь, отвѣчала Глафира Семеновна.

Здѣсь Николай Ивановичъ ходилъ съ чайникомъ заваривать себѣ чай, выпилъ пива, принесъ въ вагонъ какой-то мелкой копченой рыбы и коробку шоколаду, которую и предложилъ женѣ.

— Да ты въ умѣ? крикнула на него Глафира Семеновна. — Стану я ѣсть венгерскій шоколадъ! Навѣрное онъ съ паприкой.

— Вѣнскій, вѣнскій, душечка… Видишь, на коробкѣ ярлыкъ: Wien.

Глафира Семеновна посмотрѣла на коробку, понюхала ее, открыла, взяла плитку шоколаду, опять понюхала и стала кушать.

— Какъ ты въ Турціи-то будешь ѣсть что-нибудь? покачалъ головой мужъ.