Николай Лейкин - В гостях у турок

— Да ты посмотри, чашки-то какія принесли! Вѣдь это для куколъ и для канареекъ. Изъ такой чашки только канарейкѣ напиться. Какъ ты будешь пить?

— Требуй большіе стаканы! Глясъ, глясъ… Гранъ глясъ… кричалъ Николай Ивановичъ лакеямъ.- Te а ля рюсъ, а не те англе.

Глафира Семеновна достала свой дорожный чайникъ и стала объяснять прислугѣ по-французски, что ей и ея мужу нужно для чаепитія.

Супруги Ивановы не успѣли еще и чаю напиться, Глафира Семеновна только еще умывалась, сидѣла въ юбкѣ и ночной кофточкѣ и утиралась полотенцемъ, какъ вдругъ раздался стукъ въ дверь и возгласъ Адольфа Нюренберга: — Все устроено! Можно ѣхать на Селамликъ! Готовы-ли вы? Экипажъ стоитъ у подъѣзда.

— Какъ: готовы? жена еще не одѣта, а я даже и не умывался, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, Боже мой! Да вѣдь мы опоздаемъ и вы не увидите ни парада, ни султана! Въ одиннадцать часовъ будутъ закрыты всѣ улицы, ведущія къ мечети, а ужъ теперь половина одиннадцатаго. Намъ полчаса ѣхать. Торопитесь пожалуйста. Иначе прощай Селамликъ! Прощай падишахъ!

— Да что-жъ вы не сказали, что надо торопиться! Даже не пришли къ намъ давеча въ номеръ.

— Помилуйте, я побѣжалъ, бѣшанаго собака, чтобы достать для васъ пропускъ. Взялъ экипажъ — лошади идутъ, какъ стараго черепахи, пересѣлъ на другой. Бакшишъ направо, бакшишъ налѣво… Консула дома нѣтъ — я къ вице-консулу… Не пускаютъ. Бакшишъ швейцару, бакшишъ прислугѣ… Умоляю его, чтобы выдалъ билетъ. Далъ записку въ канцелярію. Я опять къ консулу. О, только Адольфъ Нюренбергъ и можетъ кататься колесомъ и кувыркаться въ воздухъ! Пожалуйста торопитесь, господинъ Ивановъ! Пожалуйста торопитесь, мадамъ! А то прощай Селамликъ!

— Да я сейчасъ, сейчасъ… суетилась Глафира Семеновна, застегивая на себѣ корсетъ. — Послушайте, Афанасій Ивановичъ, какъ одѣться? Откуда мы будемъ смотрѣть на церемонію?

— Изъ окна придворнаго дома. Тамъ будетъ и вашъ консулъ, тамъ будетъ и вашъ посланникъ и много именитаго господа, которые пріѣхали къ намъ въ Константинополь! кричалъ Нюренбергъ изъ корридора. — Падишахъ будетъ отъ васъ въ тридцать шагахъ, мадамъ.

— Такъ тогда я черное шелковое платье одѣну.

— Парадъ, мадамъ, парадъ. Чѣмъ больше будетъ у васъ парадъ, тѣмъ лучше. Будетъ многаго иностранцевъ: англичане, американцы, датчане, итальянцы.

— А мнѣ какъ одѣться? спрашивалъ Николай Ивановичъ. — Если фракъ нужно, то я его съ собой не захватилъ.

— Надѣньте чернаго сюртукъ, надѣньте чернаго визитка и бѣлаго галстухъ. Только пожалуста скорѣй, иначе насъ къ мечети въ экипажѣ не пропустятъ и придется пѣшкомъ идти.

Супруги торопились, вырывали другъ у друга гребенку, чтобы причесаться, Николай Ивановичъ бранился и посылалъ всѣхъ чертей прачкѣ, туго накрахмалившей сорочку, отчего у него въ воротѣ запонка не застегивалась. У Глафиры Семеновны оторвалась пуговица у корсажа и она стала зашпиливать булавкой.

— Да не вертись ты передо мной, какъ бѣсъ передъ заутреней! раздраженно кричала она на мужа. — Чего ты зеркало-то мнѣ загораживаешь!

— Странное дѣло… Долженъ-же я галстухъ себѣ повязать.

А изъ корридора опять возгласъ Нюренберга:

— Пожалуйста, господа, поторопитесь! Опоздаемъ — прощай падишахъ!

Наконецъ супруги были одѣты. Глафира Семеновна взглянула на себя въ зеркало и проворчала:

— Не успѣла завить себѣ волосы на лбу и теперь какъ старая вѣдьма выгляжу.

— Ну, вотъ… И такъ сойдетъ. Султана прельщать вздумала, что-ли? Не прельстишь. У него и такъ женъ изъ всякихъ мастей много.

— Какъ это глупо! Дуракъ! огрызнулась на Николая Ивановича супруга и отворила въ корридоръ дверь.

Вошелъ Нюренбергъ и потрясалъ билетомъ.

— Вотъ нашъ пропускъ. Скорѣй, скорѣй! торопилъ онъ супруговъ и сталъ имъ подавать ихъ пальто.

— Цилиндръ надѣть для парада, что-ли? спрашивалъ Николай Ивановичъ.

— Будьте въ вашей барашковаго скуфейка. Солиднѣе, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Сейчасъ будетъ видно, что русскаго человѣкъ ѣдетъ, а русскіе теперь здѣсь въ почетѣ. Такая полоса пришла.

Супруги въ сопровожденіи проводника вышли изъ номера, вручили ключъ въ корридорѣ опереточной горничной и стали спускаться внизъ на подъемной машинѣ.

— Нравится-ли вамъ, мосье и мадамъ, ваше помѣщеніе? освѣдомился Нюренбергъ. — Гостинница новая, съ иголочки и вся на англійскаго манеръ.

— А вотъ это-то я считаю и нехорошо. Очень ужъ чопорно, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — И послушайте, неужели они не знаютъ здѣсь, какъ пьютъ чай въ Россіи. Вѣдь пріѣзжаютъ-же сюда и русскіе люди, а не одни англичане.

— А что такого? Что такого? спросилъ Нюренбергъ.

— Да вотъ хоть-бы эти корридорные лакеи. Личности у нихъ — у одного, какъ-бы губернаторская, а у другого какъ-бы у актера на роли первыхъ любовниковъ, а не понимаютъ они, что чай по-русски нужно пить, если ужъ не изъ стакановъ, то изъ большихъ чайныхъ чашекъ, а не изъ кофейныхъ. Подаютъ въ двухъ маленькихъ чайничкахъ скипяченый чай и безъ кипятку. Даю свой большой чайникъ, требую, чтобы принесли кипятку — приносятъ чуть теплой воды и четверть чайника. Спрашиваю къ чаю бутербродовъ, чтобы закусить, позавтракать — приносятъ на двоихъ два маленькіе сандвича и десятокъ буше вотъ съ мой ноготь. Я по пяти штукъ въ ротъ запихалъ — и нѣтъ ничего. А ѣсть хотимъ. Требуемъ двѣ телячьи котлеты съ гарниромъ — отвѣчаютъ: нельзя. Кухня будто бы заперта, завтракъ повара готовятъ. «Отъ двѣнадцати до двухъ завтракать, говорятъ, пожалуйте. Дежене а пять блюдъ»… Да ежели я въ двѣнадцать-то часовъ не хочу или не могу, а вотъ подай мнѣ сейчасъ котлету?.. Вѣдь за свои деньги требуемъ — а у нихъ нельзя!..

Нюренбергъ развелъ руками.

— Порядокъ — что вы подѣлаете! — отвѣчалъ онъ. Здѣсь на все порядокъ и англичанскаго режимъ… Отъ восемь до девять часовъ маленькій дежене, отъ двѣнадцать до часъ — большой дежене… Въ семь обѣдъ. И я вамъ скажу, господинъ Ивановъ, здѣсь въ семь часовъ такого обѣдъ, что на два дня поѣсть можно. Пожалуйте садиться въ экипажъ.

— Да мнѣ чертъ съ нимъ, съ этимъ обѣдомъ, что имъ можно наѣсться на два дня! Мы не изъ голодной деревни пріѣхали, чтобы такъ на ѣду зариться. Слава Богу, въ состояніи заплатить и каждый день за обѣдъ. Но дай ты мнѣ тогда котлетку, когда я хочу, а не тогда, когда ты хочешь, актерская его морда!

— Каковъ экипажъ-то! воскликнулъ Нюренбергъ, когда они вышли на подъѣздъ, и причмокнулъ языкомъ, поцѣловавъ свои пальцы. — Арабскаго лошади, коляска отъ работы придворнаго вѣнскій поставщикъ.

Экипажъ былъ, дѣйствительно, прекрасный, лошади тоже, кучеръ на козлахъ былъ даже въ синей ливреѣ съ золотыми пуговицами и въ новой, не линючей, красной фескѣ съ пушистой черной кистью, висѣвшей на затылкѣ.