Николай Лейкин - В гостях у турок

Нюренбергъ замялся.

— Должно быть, что это разнаго маленькаго мусульманскаго попы и дьячки, отвѣчалъ онъ, подозвалъ къ себѣ слугу въ черномъ сюртукѣ и фескѣ, разставлявшаго на столѣ подносы съ графинами прохладительнаго питья, стаканами и вазочками варенья, и заговорилъ съ нимъ по турецки, указывая на стоящую передъ воротами толпу. — Тутъ есть и попы и разнаго другого люди. Они изъ провинціи… Это караванъ. Они отправляются въ Мекку на поклоненіе гробу Магомета, сказалъ онъ наконецъ, получивъ объясненіе отъ слуги. — Въ Константинополѣ они проѣздомъ. Тутъ есть у нихъ сборнаго пунктъ.

Два полицейскихъ заптія подошли къ толпѣ халатниковъ, переговорили съ ней и велѣли привратникамъ пропустить ихъ въ ограду. Халатниковъ впустили, провели къ лѣвой лѣстницѣ, противъ которой они тотчасъ же встали на колѣни и по-турецки сѣли себѣ на пятки, принявшись молиться.

Раздался стукъ подковъ. На площадкѣ передъ оградой зашевелились. Полицейскіе махали руками по направленію къ воротамъ. Ворота, бывшія распахнутыми только въ одну половину, растворились настежъ. Показалась двухмѣстная карета, запряженная четверкой великолѣпныхъ коней съ форейторомъ и конвоируемая двумя чернолицыми всадниками въ маленькихъ чалмахъ. Карета въѣхала въ ограду мечети, обогнула толпу сановниковъ, расположившихся у въѣзда, и остановилась налѣво въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ султанскаго подъѣзда съ ковромъ.

— Дама, дама какая-то въ каретѣ и съ дѣвочкой. Я видѣла въ окно. И только чуть-чуть прикрыта вуалью, немолодая уже дама, сказала мужу Глафира Семеновна.

Нюренбергъ тотчасъ-же наклонился къ супругамъ и тихо сказалъ:

— Султанскаго Пріѣхала посмотрѣть на парадъ своего мужа и повелитель.

Минуты черезъ двѣ показалась вторая такая-же карета, тоже четверкой и тоже конвоируемая такими-же всадниками, какъ и первая карета. Она такимъ-же порядкомъ въѣхала во дворъ мечети и остановилась впереди первой кареты.

— Тоже жена? — спросилъ Нюренберга Николай Ивановичъ, увидавъ въ окнѣ кареты даму, закутанную съ подбородка до носа бѣлой тюлевой дымкой.

— Жена, — кивнулъ тотъ. — Это другая жена.

— И неужели всѣ султанскія жены сюда пріѣдутъ? — задала вопросъ Глафира Семеновна. — Вѣдь, говорятъ, у него ихъ сто…

— Пфуй! Что вы говорите, мадамъ! — отрицательно потрясъ головой Нюренбергъ. — Настоящаго жена у султана только два, а остальнаго дамы это все такъ… А потомъ разнаго фрейлинъ, разнаго пѣвицы, музыкантши, прислуга.

— Все-таки-же онѣ женами называются.

— Гаремнаго дамы и дѣвицы — вотъ какъ онѣ называются.

Между тѣмъ, у остановившихся въ оградѣ каретъ стали отпрягать лошадей, сняли постромки и въ сбруѣ отвели за мечеть.

— Отчего-жъ дамы изъ каретъ не выходятъ? — интересовалась Глафира Семеновна.

— Этикетъ. Такъ изъ оконъ каретъ и будутъ смотрѣть, — далъ отвѣтъ проводникъ.

Но вотъ войска, разставленныя шпалерами, зашевелились. Раздалась команда. Музыканты взяли въ руки трубы и деревянные инструменты и приготовились играть. Барабанщики положили палки на кожу барабановъ. Все подтянулось. Начали строиться и наши въ оградѣ мечети и вытянулись въ длинную шеренгу отъ воротъ до султанской лѣстницы съ ковромъ. Къ ковру на лѣстницѣ бросились два сторожа съ ручными щетками въ рукахъ и еще разъ начали съ него счищать насѣвшія на него пылинки.

— Ѣдетъ. Султанъ ѣдетъ… — сказалъ Нюренбергъ. — Сюда вѣдь отъ его дворца близко… Два шага… Поэтому онъ и избралъ эту мечеть.

Вдругъ раздалось протяжное заунывное пѣніе. На минаретѣ мечети стоялъ имамъ въ чалмѣ и дѣлъ, то протягивая свои руки въ широкихъ рукавахъ къ небу, то опуская ихъ съ балкона минарета внизъ.

Сидѣвшіе у оконъ приподнялись съ мѣстъ и всѣ обратились въ зрѣніе. Вдали раздались звуки военнаго оркестра. Звуки эти смѣшались съ звуками второго оркестра. Наконецъ, заигралъ оркестръ, расположенный около мечети, передъ окнами, изъ которыхъ смотрѣли на церемонію супруги. Послышалось привѣтствіе, отчеканиваемое тысячами голосовъ солдатъ. Показалась четырехмѣстная коляска — черная, обитая внутри свѣтло-синей шелковой матеріей, съ позолоченными колесами, запряженная парой бѣлыхъ лошадей, и въ ней султанъ съ великимъ визиремъ, сидѣвшимъ напротивъ его. Коляску конвоировалъ взводъ черкесовъ. Черкесы остались у воротъ ограды, а коляска медленно въѣхала во дворъ мечети и мимо шеренги придворныхъ, министровъ и нашей, кланяющихся въ поясъ и при этомъ прикладывающихъ ладони рукъ ко лбу, на грудь и обратно, стала подвозить султана къ лѣстницѣ, покрытой ковромъ. У лѣстницы великій визирь выскочилъ изъ коляски и помогъ выйти султану, который въ сопровожденіи его и прослѣдовалъ въ мечеть.

Напряженное вниманіе присутствующихъ прервалось. Генералитетъ и придворные на дворѣ мечети заходили вольно. Появились въ рукахъ ихъ платки и началось отираніе вспотѣвшихъ лицъ. Отошли отъ оконъ и смотрѣвшіе на церемонію изъ дома иностранцы. Николай Ивановичъ тоже вынулъ изъ кармана платокъ и сталъ сморкаться, присѣвъ на стулъ.

— Представь себѣ, я просто удивлена насчетъ султана. Онъ еще не старый человѣкъ, — сказала ему Глафира Семеновна. — А вѣдь я воображала почему-то султана старикомъ, съ большой бѣлой бородой, въ парчевомъ халатѣ, въ громадной чалмѣ съ полумѣсяцемъ… Въ туфляхъ безъ задковъ и съ загнутыми носками… Богъ знаетъ, какъ воображала… А онъ, оказывается…

— Самымъ обыкновеннымъ человѣкомъ оказывается, подхватилъ Николай Ивановичъ. — И мнѣ онъ казался совсѣмъ иначе… хотя и не въ парчевомъ халатѣ. Я думалъ его увидать въ мундирѣ, залитомъ золотомъ, а онъ въ простомъ, черномъ, длинномъ военномъ сюртукѣ и въ простой фескѣ. И никакихъ орденовъ… Даже безъ, эполетъ, кажется. Это для меня совсѣмъ удивительно. И все это просто… Подъѣхалъ къ мечети и вошелъ въ нее.

— Да, да… Да и пашей-то этихъ я себѣ иначе представляла, продолжала Глафира Семеновна признаваться мужу.

— Въ чалмахъ и съ трубками, какъ на вывѣскахъ табачныхъ лавочекъ у насъ?

— Ну, нѣтъ, безъ трубокъ. Какія-же трубки при султанѣ! А я думала, что всѣ они упадутъ передъ султаномъ внизъ лицомъ и будутъ лежать, пока онъ проѣдетъ. Я даже столько разъ читала, что это такъ бываетъ на Востокѣ… А это совсѣмъ Европа. А что онъ не старикъ, такъ этаго я и представить себѣ не могла. И вдругъ оказывается, что онъ брюнетъ, съ небольшой бородой, и мужчина лѣтъ сорока.

— Шатенъ, по моему, а не брюнетъ, и даже какъ будто съ рыжеватостью.

— Ахъ, оставь, пожалуйста! Настоящій брюнетъ. Я хорошо видѣла.

— Ну, будь по твоему. Мнѣ все равно. Брюнетъ, такъ брюнетъ. А только лицо у него больное, не свѣжее, истомленное.

— Вотъ это есть… Это дѣйствительно. И держитъ онъ себя не прямо, а какъ-то сгорбившись.