Виталий Захаров - Раскаты

Неделю назад Курасов кинулся в давно вынашиваемую поездку как в омут: будь что будет, в конце-то концов нет ничего хуже неопределенности! Приехал в Чебоксары уже под вечер, в те предсумерки, когда солнце, закатившееся, шлет свет лишь через опаленное из-за горизонта небо, но и зажигать уличные фонари вроде бы еще рановато. В комнатке, которую назвала ему старушка вахтерша, сидела с книгой толстенькая смуглявая девушка — видать, татарка — и, узнав, что он земляк и давний знакомый Люси, обрадованно засуетилась, завсплескалась: «Ой, как хорошо-то! А то она совсем у нас тут захандрила. Я сейчас, она… в читалке должна быть. Вы посидите!» И убежала. Определив по надписи на общей тетради «Л. Миш.» Люсину тумбочку, Вадим стал смотреть лежавшие на ней книги. На обороте обложки одной из них — называлась вроде «Ратоборцы» — прочитал и улыбнулся надписи: «Люсе на память. Была бы Дубравка, а Невский придет!» Невский, конечно, тянул бы нынче на маршала, а тут пока пришел всего лишь майор… Из книги вдруг вылисталась фотокарточка Люси: в белой блузке с кружевным воротничком, на белом волнуются волосы и прозрачно темнеет накинутая на плечи косынка. Вадим долго рассматривал знакомое до штришка лицо, потом вытащил из внутреннего нагрудного кармана записную книжку и спрятал в нее фото… Люся вошла одна, остановилась у двери и с тихим «здравствуйте» уставилась вопросительно. Он в ответ: «Добрый вечер… Люся» — и заоправдывался с ходу: вот, приехал по делам, вечер оказался свободным, идти некуда и надумал заглянуть, навестить… Говорил и понимал, что Люся прекрасно знает, что, будучи в Чебоксарах, он всегда останавливается у Гриши, скучать там ему не приходится и что его появление в общежитии означает совсем другое, но такой резкой прямоты от нее он все же не ожидал. «Не надо. Зачем вы?» — сказала она, поморщившись, и он окончательно смешался. Но Люся сама же и выручила: «Идемте на улицу, чего здесь сидеть». Прошли мимо строящегося нового корпуса — «будет новый факультет, музыкальный…» — в березовый сквер, сели на первую свободную скамейку. «Люба вас обманула. Ни в какой я не была читалке, вот тут и сидела, — сказала она. — Всегда чего-нибудь да врут все…» Вадим к тому времени оправился, спросил легко: «Чего ж это вы в комнате киснете по вечерам? Так и не ходите никуда? В кино, в театры, на танцы…» — «На танцы? — Люся словно бы очень удивилась. — Да я и танцевать-то, наверно, разучилась. В девчонках бегала в клуб, а тут… Не умею я по-здешнему. И не хочу. Представляю себя в «шейке», фу!» Слово за слово — и оказалось, будто думают они одной головой, видят одними глазами. Когда же Люся сказала, что с дипломом обязательно уедет в деревню, и куда-нибудь поглубже, он почувствовал, как у него зачесалось под лопатками. Когда же на прощанье он неуверенно бормотнул о своем желании приехать, если она не возражает, на днях еще и она, показалось, кивнула, крылья сразу проросли и расправились. Эх, вот будет неожиданность для многих! В том числе и для Гриши, с которым после той размолвки и не созвонились ни разу…

Курасов, отговорившись, только было занял гостя журналами, как в дверь постучали и в ней встал ослепительно подтянутый отпускник гвардии сержант Макаров, попросил у полковника разрешения обратиться к майору. Донов лишь махнул рукой и вдруг, схватившись за грудь, откинулся на спинку кресла.

Василий доложил военкому о своем прибытии по его приказанию, а сам все косил глаза на полулежащего батю: Донов дышал тяжело, на лбу блестели крупные бисеринки пота, и — самое главное — лицо его было искажено широкой уродливой улыбкой.

Военком Курасов вздрогнул при виде этой улыбки, почуял что-то неладное и торопливо выбрался из-за стола.

— Что с вами, товарищ полковник? Вам плохо? Я сейчас… — затоптался он около кресла, долго соображая, что предпринять.

— Ничего… Пустяки… — Донов с усилием выпрямился, достал из кармана платок и закрыл им лицо. Когда он отнял руку, лицо его было прежним, спокойным и гладким. — Бывает со мной иногда… Редко, но бывает. Перенапрягся я тут в последнее время…

Конечно же, он сразу почувствовал неловкость, возникшую из-за его минутной слабости, и неуклюже попытался разрядить обстановку:

— Где вы набрали всю эту дремучую рухлядь? — сказал, оглядывая кресло, на котором сидел, стол, громоздкий дубовый шкаф, стоявший напротив у стены.

— Я… не знаю, — ответил военком, успокаиваясь. — Были еще до меня. А мне нравится. Во всяком случае — надежные вещи!

— Мы находимся в доме управляющего речновской вотчиной графа Салтыкова, — заговорил Василий голосом гида. — Осматриваемая нами комната принадлежала самому управляющему, а соседняя, угловая, была девичьей — в ней жили две его дочери. Другая угловая, самая большая и светлая, содержалась всегда в чистоте и всегда пустовала, она назначалась для наезжающих сюда изредка графских отпрысков и прочих важных персон. Внизу были гостиная, комната супруги управляющего, а еще ниже, в подвале, где сейчас архив военкомата, слуги пороли провинившихся крепостных.

— Вот так да! — развел руками военком. — Столько лет работаю и понятия не имел…

— Молодец! Вот это настоящее к родному краю. А то я знаю много долдонов, которые по каждому шагу кричат о любви к нему, на деле же не знают о нем и на мизинчик, — оживился Донов.

— Значит, салтыковские вы все?

— Так точно. Особенно мы, засурчане. Как у нас говорят: «Мы — потомки братьев-разбойников». То есть потомки тех, кто сбежал в дремучие тогда засурские леса от долгоруких Салтыковых.

— А та Салтычиха, что даже в историю вошла своей жестокостью, имеет отношение к вашим Салтыковым? — спросил Донов. — Да-а, тогда я не завидую вашим предкам. Беспримерный все же была изверг.

Донов, окончательно взявший себя в руки, и военком, повышенно заинтересованные историей дома, в котором находились, прошлись по комнате, осматривая, и ощупывая мебель. Делали это не спеша, выжидательно посматривая друг на друга. Донов, свалив тяжелую обязанность на майора, выжидал оправданно, а тот откровенно почему-то запраздновал труса. И тут, сам не зная того, помог им потянуть время Василий. Ему вдруг захотелось показать пижонистому комиссару, что перед ним не просто усталый и больной полковник, а человек необыкновенный и что держаться с ним на равных — будь ты хоть трижды майором! — нельзя.

Майор с первого взгляда не поглянулся Василию, так и хотелось треснуть ему по шее или потаскать за бороду. Но так уж сложилось у Василия: первое впечатление всегда приходило остро и держалось долго. «Комисса-ар! — подумал он, скривившись. — Напялить бы на тебя джинсы с бубенчиками, всучить гитару и на улицу выпустить — не отличишь от вечерних бой-парней. Хотя мне-то что до всех до них?.. Пусть живут. Мне теперь…»