Виталий Захаров - Раскаты

Случайному страннику, окажись он тут, наверное, не ахти чем показался бы вид с опушки Дубняков. Лес и лес, неровным кругом опоясывающий поле, похожее на большущую воронку со скатывающимися к середине краями. На дне этой воронки, на пятачке меж Крутеньким и Клубничным вражками, небольшое аккуратное сельцо с одной длинной улицей по имени Линия и двумя поперечными улочками, одну из которых, короткую, ближнюю сюда к Дубнякам, почему-то прозвали звучно и сочно — Заголиха, а другую, что подлиннее, хотя и скучновато, но тоже со смыслом — Поперечная (на ней и впрямь живут семьи спорщиков и скандалистов: Тиморашкины, Дергуновы, Сагины). Леса-то вокруг, конечно, хороши: опушки — сплошная зеленая лента, по веснам вскипающая черемухой да рябиной, а по листожарной осени горящая земною радугой. А ступенчатые лесные дали поверху — синие, синие, незаметно переходящие в небесную голубень. От этой синь-голубени, надо думать, и название села по-родилось — Синявино.

Все это мог узреть сторонний человек в одну короткую минуту и, наверное, пошагал бы дальше своею дорогою, а синявинский почти каждый, как знал Сергей Иванович, возвращаясь в село, обязательно постоит или посидит здесь, на выперших из земли, почти с бревно, корнях матерого дуба. Как будто специально сотворила природа с полевой стороны под деревом сиденье: один из корней, поднявшись, завернулся вокруг ствола наподобье круговой лавочки, ствол сам тоже оголился от толстой шершавой коры, так к нему и тянет прислониться. Под неохватным шатром обильно в зной прохладной тени, вхож сюда и ветерок, а в дождь не сыскать надежнее полога, чем многослойные купы листвы над головой. Сидится здесь и думается вольготно, как-то по-особому покойно.

Не перечесть, не упомнить, сколько раз посиживал под этим дубом Сергей Иванович, баюкая мысли о жизни своей, о Синявине и синявинцах, обо всем лесопольном Засурье и даже дальше, дальше — о жизни до боли неохватно большой страны. Многие мысли из той бесконечной череды были ясны-понятны и наводили на душу покой и тепло, но нет-нет да и набредал он, особенно в последние смурные для него времена, на такие, которые не поддавались уму, как ни старайся, и оставались куце-рваными, нарождая чувство бессилия и обиды на свое малознание.

Что до своей жизни, тут он в конце-то концов все, кажется, разложил по полочкам, только что и оставалось в ней несколько зацепин, которые не удавалось проходить не споткнувшись. С рожденья пропитался Сережка Железин тишиной глубокого лесного уголка, куда не часто доходили резкие звуки большой и бурной жизни. Когда же случились там, «за медным щитом сосен», как говорил Спирька, события такой силы, что перехлестнули через все лесные дебри и увалы, дошли и до Синявина, он был уже взрослым парнем. И можно ли за то укорить его, что, оказавшись вдруг далеко от Засурья, среди ежечасной крови и смерти, нестерпимо затосковал Сергей Железин по домашней милой тишине и молча дал себе крепкое слово, словно на сердце зарубил: если не порубят его в очередной сабельной схватке, если не отыщет его пущенная из-за куста или валуна пуля, если не прирежет, как барана, ночной беспощадный басмач, то вернется он в родное село и станет жить тихо-тихо, мирно-мирно, ни с кем не враждуя, никому не делая зла. Не случилось ни того, ни другого, ни третьего, судьба оказалась ласковой к нему — вернулся. Вернулся и начал стараться жить как задумал, и, в общем-то, получалось у него, получалось. Одной только Марье, может статься, и доставлял порою слезы, да и то больше по ее вине: то сына самовольем сгубила и бесплодной осталась, то хворать начала после этого месяцами — силушку некуда было девать молодую… Было, конечно, срывался, чего от себя-то таить, а все же не в чем ему чересчур корить себя, прожил он жизнь такую, какую заказал себе в смертные часы. Многие уламывали его на другой путь: и ругали, и стыдить пытались — тот же Петр Петрович, дочернин любимец, тот же Захар Сидоркин и даже Макар Кузьмич, — нет, не поддался он никому. Держался решенной линии: себя в обиду не давал, но и других не обижал. И смерть Тимофея Морозова на нем не лежит — он и других в обиду не давал, если замечал в срок неправедность и если имел возможность вмешаться. Так что напрасно упрекают его некоторые и агитируют быть таким, каким они хотели бы иметь Железина. Захар Сидоркин при каждой почти встрече чудаком и хитрецом тычет, лисья душа Макар Кузьмич на каждом собрании выступить просит, в секретари к себе тянет, а Петр Петрович вообще в активисты прочит. Но того не понимают они, что Сергей Иванович Железин в первую статью человеком хочет быть самостоятельным. Помыкать он никем не желал и работу искал такую, чтобы пела в ней душа. Над начальничком всегда начальник найдется, и лицо свое трудно сохранить. А работа же вообще над человеком безмерную власть имеет: она и приподнять может, но и пришлепнуть так, что и не встанешь; она и раскрылатить может душу, но и высушить ее вконец. Потому и выглядел Сергей Иванович эту теперешнюю должность молоковоза. Со всех сторон подходит она ему: трехпудовые бидоны на руках таскать — дело мужское (ни перед кем не стыдно!); сколько получил на ферме — столько сдал на заготбазе (никто ни в чем не упрекнет!); весь божий день проводишь в дороге (никто над душой не стоит и ты не помыкаешь никем); ну и других тут выгод целый рядок — с новыми людьми встречаешься часто, с райцентра чего хорошего привезешь домой, лошадка совсем за тобой числится, что тоже не последнее дело для хозяйства… Нет, работой своей он доволен. Как и жизнью всей. Так что зря он исказнился в последние дни, выискивая какие-то крупные промашки в жизни. Просто прижгло сильно с этим Бардиным, так прижгло, что и минуты покойной нет на душе, хоть совсем на кордон переселяйся, чтобы дочь и зять постоянно на глазах были. Легко ли каждый день: до Речного и обратно катай, а потом еще к вечеру на кордон поспешай. Годы-то не молодые, усталь подступает все чаще… Ну да ладно, выдюжим как-нибудь, Железины народ серьезный, ничьими угрозами их не возьмешь, потому что совесть у них чиста, они всегда берегли лицо человеческое. И дальше по родословной, наверное, всегда уважали Железиных, а уж начиная с деда Мирона Каланчи (это точно знает Сергей Иванович), с той поры, как переехали с Нижегородчины, они всегда были уважаемы людьми.

Кого только не притянул к себе этот тихий и вправду райский уголок лесной! Люди всегда выискивают себе место по душе. Одни поля любят, степи — им простор нужен, в лесу тесно им, неуютно. Другие без леса и жизни представить не могут. Вот и сошлись в Засурье одни, надо думать, лесолюбы. Ну, причины-то, поди, разные были, без причин родные места не покидают, но первая причина того, что именно здесь застряли и пустили корни Железины, видится Сергею Ивановичу в этом — лес. Земля-то ведь в целом плохая здесь — подзол да песчаники одни, не сравнить с черноземом в степной стороне Суры, — да и от леса самого выгоды особой нету: ну, дров разве вдоволь, сенца на зиму как-никак да нашкрябаешь, ягодки-грибочки еще, конечно, соберешь в срок. И всего-то богатства… Хотя ой нет! Когда проезжаешь, случается, степные деревни, замечаешь-таки разницу, тут прав Захар Сидоркин. Там и дома-то, не то что дворы, многие покрыты соломой, избы малы и низки, улицы голы без палисадников, и дворы-то лишь намечены жиденькими оградками. А в лесных деревнях все добротно, из крупного дерева, и в каждом дворе что-нибудь да обновляется каждый год. Лес — он, конечно, сказывает свое. Но как бы там ни было — с каждым годом все гуще в Засурье народу. Синявино, к примеру, обрастает на глазах. И кем только не обрастает! Живут в Синявине и русские — с Нижегородчины выходцы есть, еще с дедом Каланчой приехали, вятские, костромичи, и чувашей боле десяти семей, и мордва, и татар два двора, и даже украинцы завелись. И окают, и акают, до сих пор еще заметно, и журчат взахлеб чуваши, и тянет слова нараспев мордва, и хекают южане. Разделились они, особенно по праздникам заметно, по куренькам. Понятное дело: язык свое тянет, — а все равно в селе всего несколько дворов, чьи хозяева наиболее на виду. Человеку ведь всегда пример нужен, чтоб по нему себя строить. Малец бездумный смотрит во всем на мать с отцом, потом в сказках начинает богатырей сильных, честных да царевен прекрасных любить, а повзрослевши — из жизни себе пример берет: обычно сильных характером людей, хотя бывает, что влекут и просто большие ростом и мускулами. И что от себя таить: чувствует Сергей Иванович Железин, знает, что и он в Синявине для многих примером почитаемым является. Эко ведь дивное дело, как говаривает Санюшка Плетнев: не председатель сельсовета Макаров и не председатель колхоза Сидоркин самые главные в Синявине люди — примерами стали на селе, а он, Железин, и… Федор Бардин.