Виталий Захаров - Раскаты

Встретились они не вовремя, а разойтись теперь, после примерки, после битвы бескровной, удастся ли?

Вздохнул Сергей Иванович и оглядел в тысячный раз поле и Синявино на его донышке, щедро залитые алозакатным солнцем. Ничего-то не высидел он под праотцом Дубняков, ничего опять не смог решить, ни одного ответа не нашел на вопросы, которые без конца роятся в голове в последнее смурное время.

Вот сидит он теперь здесь под деревом, все думает, думает о случившемся и ничего-то не может надумать. В груди у него давно натянуто-перетянуто до боли туго: пожар, смерть Тимофея и Таисьи Морозовых, стычки с Бардиным, а он ничего не может решить и сделать. Вмешался во все безоглядно, словно пацан горячий, да бросил на полдороге, надеясь, что жизнь сама решит и рассудит. Как быть, что делать с Бардиным, с которым не хочется уживаться, ходить рядом по одной, такой хорошей земле? Как жить-то дальше, как быть? И вообще, чего ради он сам-то жил на свете, живет и мается душой сейчас? Неужели всего только ради, чтобы еду добывать, одевку и тепла для своего гнезда? Ну, с этим он справляется, слава богу. Ну, дочку вырастил — человеком становится, добрым человеком, не стыдно за нее перед людьми. И — все? Да нет же, нет, должно быть еще что-то — тут прав Петр Петрович Шлямин, — ради чего пришел на свет и живет на свете Сергей Иванович Железин. Было и есть, только не улавливается оно никак, помутненье в голове… Воевал же он ради чего-то, советы давал людям в трудные минуты, пожары тушил… Да все с той же подспудной мыслью, наверно, о завтрашнем дне, в котором будет так хорошо, что не станется в нем ни бардиных, ни пожаров. Но время идет, день за днем исчезают куда-то в невидимую прорву, и не меняется ничего, а душа болит все сильнее…

Тяжело поднялся Сергей Иванович на затекшие ноги и пошел, потрагивая больной глаз, — опять потянул изнутри, зараза, — на довольный фырк лошади, доносившийся из-за кустов орешника. Трясся на телеге вниз к селу и, придерживая прыткую под гору лошадь, посматривал на звонкие пустые фляги. И почувствовал вдруг, как слабнет в груди натянутость от ощущения, что где-то совсем было близко большое пониманье себя и что в один счастливый час там, на опушке под дубом, он поймает такое, что вся жизнь превратится в ясность и действие. А сидеть там ему посчастливится еще много-много раз, он не стар еще, едри твою, и жизнь впереди долгая-долгая.

И совсем потеплело внутри, когда вспомнил Сергей Иванович опять, что завтра, двадцать второго июня, на два года раньше него вершит Марья пятый десяток, и по случаю этому решил он устроить большой семейный праздник. Свадьба-то Варькина то ли будет еще, то ли нет, что-то заметно неохочи до нее сами молодые, а очень захотелось Сергею Ивановичу посидеть-поговорить с людьми. Да и на Марью глянулось вдруг по-новому: все с дочкой да с дочкой он, а ведь верней Марьи нет у него в жизни никого, живет она потихоньку рядышком, помалкивает, но случись что — так и пойдет в огонь за ним с открытыми глазами. Радости же мало ей доставляют они с Варькой, Нет, завтра он ее в поле не пустит, пусть поварит-пожарит на вечер что повкуснее, а он-то уж подивит всех подарочком своей жене! Зря, что ли, ломал весь день голову и таскался по речновским ларькам. Купил он сначала ей платок большой: белый-белый, с краснющими цветами и длинной желтой бахромой — да рассердился на себя: да что каждый раз платок да платок! Их у нее полсундука, поди, скопилось. И нашел-таки чем подивить: взял да купил ей большую нарядную коробку с духами, называются «Красная Москва». Вот уж всплеснет она руками, вот уж поворчит за деньги! Варьке, конечно, отдаст она духи-то, а все равно рада будет до смерти. Баба она и есть баба, в ее душе сам черт не скоро разберется… Да, гостей, сегодня же не забыть обежать. Михала-свояка с женой, кого еще пригласить надо, сейчас же с Марьей решим. Захара Сидоркина и Петра Петровича, конечно, хотя директор-то и навряд придет, всех лесных мужиков, которые на кордоне дом Варюше строили. Ну Воиновых и Федора Савельича с сыном он завтра навестит, поедет в Речное кружным путем через кордон и лесничество и упредит, чтоб к вечеру в их сторону путь держали. Оп! — вот и забыл самого главного строителя: Фролан с женой обязательно должны быть. Надо, надо потешить Марью, вниманье, оно всем нам дорого, что ни говори…

Въезжал Сергей Иванович в Синявино, сидя собранно и прямо и подшлепывая лошадь вожжами по крутому крупу. Проехал Заголиху поперек, протарахтел через бревенчатый мостик, горбом перекинутый через Клубничный вражек, и, въехав на Линию, издали увидел стоящую у своего двора легковую машину под брезентом, признав в ней ту, на которой приезжает иногда в село старший сын Макара Кузьмича — «страхоглядный», как называла его Марья, — Рево.

Стояла машина почему-то не у ферменского, или Бруснева, заулка, по другую сторону которого двор Макаровых, а заметно ниже, где-то как раз напротив их, Железиных, избы. И непривычно многовато было на улице народу для работного довечернего часа: бабьи платки пестрели поодаль от машины, и мужичьи фуражки вроде бы маячили меж ними. Нет, точно у их дома машина стоит: уж не случилось ли чего с Марьей? Иль, может, к Алексею с Варей приехали какие лесхозные начальники, ошибся он машиной?

Сергей Иванович завращал над головой концом вожжей, подгоняя лошадь. И подворачивать к воротам не стал, осадил ее у колодца прямо напротив крыльца Михала-свояка, спрыгнул с телеги и пошел на толпу, которая враз раздалась, раздвинулась, завидев его. Уже по глазам стоящей на краю Дарьи Зараевой, не то соболезным, не то испуганным, понял со вздрогом: точно, что-то случилось у них, у Железиных. Когда пошире открылся коридор в толпе, первым делом углядел Сергей Иванович впривалку сидящего на лавочке у палисадника милиционера и стоящего рядом председателя колхоза Захара Сидоркина. Председатель злобно щерился на понурого перед ним завфермами Валентина Уськина и что-то у него выпытывал. Тут же, у ступенек, стояла девушка, которую он, показалось, где-то видел, но присмотреться к ней и припомнить Сергей Иванович не успел — спешно перевел глаза на свое крыльцо, из темного нутра которого выходили еще милиционер и за ним Макар Кузьмич Макаров.

Милиционер сверху сразу увидел застывшего в середине круга Железина, приподнял руку, словно бы приветствуя его, и дробно простучал сапожками в гармошку по ступеням вниз.

— Железин Сергей Иванович? — спросил мальчишески звонким голоском, подойдя ближе и отдавая честь. Поднялся на ноги второй, подошел к легковушке и распахнул заднюю дверцу, встал рядом с ней навытяжку.

— Вы арестованы, — спокойно отчеканил мальчик-милиционер, и черненький пушок усиков над его тоненькой губой почему-то задергался. — Прошу в машину.