Виталий Захаров - Раскаты

Сергей Иванович, не веря ни мелькнувшей в голове догадке, ни словам этого чистенького гладенького щегла, суетливо зашарил вокруг видящим глазом. Отрешенно отмечал, как опустил взгляд и отвернулся Макар Кузьмич и как непонимающе и сочувственно смотрят на него слившиеся в одно лицо сельчане. Но голос наконец открылся.

— Как — в машину? — спросил упавшим голосом, изо всех сил стараясь унять поднявшуюся в теле дрожь и придержать ярость, запросившуюся изнутри. — А — в чем дело? Нет, вы давайте разберемся, давайте…

— Разбираться будем т а м, — нажимая на последнее слово и крепя голос, не дал ему договорить милиционер. — А пока нам все ясно. Давайте в машину.

И он, видимо уже привыкший к безропотному послушанию виновных, смело взял Железина за локоть. Но Сергей Иванович выдернул руку и так вытянулся весь, что мальчишка отшатнулся и тут же потянулся к бедру, где плотно пристроена была, словно приклеена, бордово-коричневая новенькая кобура.

— Да постойте… вы! Прекратите сейчас же! — втиснулся между ними председатель колхоза. — Надо же объяснить человеку, — укоризненно и мирно сказал милиционеру, повернулся к Железину. — Тут… такое дело, Сергей Иваныч… В целом, говорят они… будто молоко у тебя пополам с водой в двух флягах оказалось. Девчонку, вон, привезли…

Проследив за его кивком, Сергей Иванович в упор столкнулся с немым взглядом той девушки, что была со вторым милиционером. Глаза у нее и личико были не скрыть зареванные, слезные подтеки просохли от век до кругленького подбородка. В ней наконец-то признал Сергей Иванович одну из приемщиц районной заготконторы: звали ее Майей, была она самой аккуратной, и в ее прием никогда не путались сменные фляги колхозов.

— Ерунда, — сказал Сергей Иванович, враз успокоившись. — Откуда там взяться воде? Что я, первый год вожу, что ли?

— Да ведь… — Захар Сидоркин кашлянул и вдруг раскашлялся так, что согнуло его пополам, забило как в падучей. Отдышался кое-как и продолжил по-прежнему виновато: — Да ведь… обыскали они тут у тебя… и два ведра нашли в предбаннике… Колхозные ведра, с молоком.

— Я хочу посмотреть, где вы их нашли, — просительно повернулся он к милиционеру. — Разрешите, товарищ милиционер?

Тот, несколько обескураженный случившимся сопротивлением и особенно явно укоризненным молчанием множества людей (говорил он в райотделе, что аресты и обыски лучше проводить по ночам, чтобы меньше народу было, да почему-то заартачился сегодня Рево Макаров: выезжайте сейчас же, немедленно!), молча и гордо повел рукой в сторону дома: пожалуйста, мол, пройдемте, коль уж очень вам хочется убедиться.

И они втроем — Сергей Иванович, Захар Сидоркин и сзади милиционер — вошли, толкнув настежь калитку, в палисадник и в обход дома пошли к бане. Мимоглядом заметил Сергей Иванович стоявшие обочь стенки крыльца те злополучные ведра — в них почти до краев белело молоко. Ведра и вправду были ферменские, но разве поймешь по ним, одинаково бледно-жестяным, кто пронес их через поле по утренней рани и поставил в предбаннике у Железиных? Кто? Кто?.. И когда успели слить молоко из фляг и набухать туда воды? (По глазам поверил Сергеи Иванович приемщице Майе: было, значит, разбавлено молоко, было.) Никуда же далеко не отлучался он утром от бидонов… Не-ет, отлучался, отлучался! Позвала его переполошенная. Марфа Васягина в дальнее стойло: повалился у нее там столб подгнивший и напугал, видать, буренку до смерти — шарахается, не дает доить! Вот и провозился он там, убирая столб и успокаивая буренку, с полчаса, а то и больше. Значит, как раз в это время… Но кто? Не заметил он никого чужого, ни на ферме, ни около. Да ведь и не приглядывался! Знать бы, где упадешь так сильно, не только соломки, а матрац бы пуховый подстелил.

Толкнул дверь предбанника милиционер и пропустил хозяина с таким видом, словно распахивал каталажку. А Сергей Иванович, переступив через высокий порожек, первым делом стрельнул глазами в тот дальний угол, где стоял у него ящик со всяким неспешным добром. Ящик был отодвинут. Старое ведро, запасные топор и топорища, кусачки, сложенные в нем, валялись на полу.

— Вот тут они стояли, Иваныч… Вот тут за дверью, — суетно показывал Захар Сидоркин, словно убеждая в том не только хозяина, но и самого себя.

Но Сергею Ивановичу ни к чему и знать было, где тут стояли ведра. Что здесь найдешь теперь, когда, считай, день миновал. Удастся не удастся доказать — господи! — что ты не вор, а из-за двух ведер молока не больно как уж засудят, подумал холодно и отрешенно. Конечно, пятно на нем будет здоровое, но в конце-то концов человек должен мерить себя не людским изменчивым мненьем, а своей совестью. Знаешь, что чиста она у тебя, — смело смотри людям в глаза. Своя совесть, она всегда с тобой, а люди могут ошибаться, им не все видно в тебе.

Бодрил себя этими мыслями, шагая обратно к улице, к машине, поджидавшей его, но, когда вышел из палисадника и оказался опять в середине заметно сгустившейся толпы, не выдержал:

— А ведра-то, Захар Константиныч, кажись, Марфы Васягиной, — сказал громко, чтобы услышали все. — И она уводила меня утром от телеги к своим коровам. А больше я ничего не знаю… Да и на кой черт оно мне, это молоко! Что его — солить, что ли? Нам и от своей Зорьки некуда девать.

— Я тут разберусь, Сергей Иваныч, — ответил так же громко председатель, поняв его. — Разберусь и завтра же сам приеду за тобой в Речное, слово даю. Я из них все вытрясу, ядрена их мать, в самом-то деле!

И Захар Сидоркин злобно покосился на Валентина Уськина, в чьем владении произошло это безобразие. Тот закивал часто: разберемся, мол, конечно, мне и самому не ахти какая сласть от такого случая.

Милиционеры, хотя и молоденькие были ребята, но дело свое, чувствовалось, знали: сняли с телеги одну пустую флягу, перелили в нее молоко из ведер, затем отстегнули ремешки и приоткрыли сзади машины брезент, втолкнули туда и флягу и ведра. Тот, которого Сергей Иванович сразу прозвал про себя щеглом, снова отпахнул заднюю дверку легковушки и строго взглянул сначала на Майю, потом на Железина. Говорить он больше почему-то не хотел, но с лица его не сходила угрозность, особенно заметная из-за черненького пушка, то и дело подергивающегося нервно. Второй милиционер, что был пониже ростом — и, видимо, званьем, — подозвал к себе двух председателей, Захара Сидоркина и Макара Кузьмича, и, положив на капот два листка бумаги, попросил их подписаться как понятых. Макар Кузьмич все так же молча чиркнул по бумаге и передал карандашик Захару Сидоркину. Тот пытливо прочитал написанное на обоих листках и зло буркнул: «Не стану я это… пока не поправите. Не «принесенные им ведра», а «найденные у него». Поправили. Расписался и, отойдя, звучно сплюнул под ноги.