Виталий Захаров - Раскаты

Кажется, некстати вспомнилась история, как Фролан увенчал фронтон крыши своего дома. Давно уже была завершена ажурная треугольная арка и на лицевине были набиты желтые, покрытые лаком доски в виде разбегающихся лучей, но в центре их несколько недель оставалось пустое место. Синявинцы рядили: что же там приделает Фролан? Большинство сходилось на солнце, некоторые говорили, что быть там пятиконечной звезде, библиотекарь Гришаев уверял, что Фрол Романыч должен там прибить изображение раскрытой книги, а Фролан… Он взял да прибил на пустующее место просто расколотый пополам чурбан березы. Прямо с берестой и двумя цельными сучками. И, черт его знает, вроде бы действительно заиграла, засветилась вся крыша…

Задумался председатель «Зари» и долго простоял у окна, перебирая тягучие и до жгучей обиды не радующие ничем мысли. Переполнившись злостью, особенно на нынешних демагогов-лодырей, Степан Макарович частенько стал поругивать себя в такие одинокие часы за ту чертову ошибку, как он считал теперь, которую совершил в сорок восьмом году, согласившись стать председателем колхоза, тогда колхоза имени Сталина, вместо одряхлевшего к тому времени Захара Сидоркина. Вот ведь не было у бабы хлопот!.. Жил бы себе: иди, куда пошлют, делай, что скажут. И никто бы не огрызался тебе, никто не косился бы на тебя как на вражину заклятого… Нет, нельзя сказать, что сразу и с радостью согласился он решиться в хозяины столь большого хозяйства — прикидывал и присматривался с месяц после того, как заговорил с ним об этом на районном совещании ударников секретарь райкома. И получилось под конец прикидок, что да, попробовать можно, потому как не увидел в Синявине человека, который мог стать ему поперек. Многие померли от старости, несколько мужиков, чьи глотки широки были раньше, еле ходили с клюкой, а больше всего горлопанов, самых главарей, унесла война. Нехорошо, конечно, поминать павших плохим, но что скрывать — были в Синявине мужички, которыми не покомандуешь, будь у тебя семь пядей во лбу. Те же герои, которых помянул только что Фролан. Петр Петрович Шлямин, школьный директор бывший: держал себя на селе божком, все знающим и умеющим лучше всех. Да и бог с ним, было, наверно, в нем что-то непростое, недаром Героем Советского Союза стал — посмертно, правда. И еще, конечно, Железин был, Сергей Иванович, второй посмертный герой, — чуть что — бегали за советом к нему, а не к отцу Степана, председателю сельсовета Макару Кузьмичу Макарову, и даже не к председателю колхоза Захару Сидоркину. И еще было несколько человек, при которых Степан Макаров не осмелился бы шагнуть в руководители: упрямый как бык завфермой Валентин Уськин, тяжелый на глаза и слово бригадир трактористов Горшков, ехидный и проворный на всякие идеи бригадир Костин… Но всех их без возврату взяла война, бабы, старики да юнь-зелень остались одни, дел великих с ними, конечно, не свершить, но работать заставить можно будет, подумал Степан Макаров под осень сорок восьмого, и действительно заставлял, работали люди с утра до ночи, не брыкались, как сейчас… О, да! Забыл ведь еще Федора Бардина с его воровской шайкой, вспомнил Степан Макарович с брезгливой усмешкой. Интересно, как бы Федор держал себя при новом председателе — Степке Макарове? Наверняка пытался бы прибрать его к рукам, да вряд ли что вышло бы у него: послевоенный Степан Макаров был уже не тот хлипкий Степка, которого можно гнуть, куда кому хочется. И позорно же кончил Федор Бардин, прославленный силач Синявина: от бабьей руки. Прихлопнула его Варвара Железина из ружья как последнего бешеного пса. Что там у них было и как — теперь до конца не узнать, ушел Степка Макаров в армию на другой же день после того случая, — но Варвару не засудили, слишком явные, говорят, остались на ее теле следы бардиновых рук. Варвару пристрелили попозже, ночью, когда она возвращалась из села на свой кордон, где стала она лесниковать сразу после ухода мужа на фронт. Ну, это, наверно, было делом рук Коляна Васягина, года три протаившегося в здешних лесах дезертиром, младший-то Васягин — тьфу, нюни одни, совсем спился после войны…

И сам себе дивился порой Степан Макарович: уж как бы не взволноваться, вспоминая те далекие-далекие имена, с которыми накрепко связана память? И только ли память — сердце связано было. Ведь сколько лет после того, как женился, да и потом, на фронте, в голове была только та же Варька Железина, сколько мучился по ночам, представляя рядом с собой не кособокую свою Маньку, а ее — Варьку… Теперь же — нет ничего, ни толчочка в груди. Да, видимо, действительно всесильно время, все выветривает оно, все убивает. Потому и холодно оно, прошлое. Чего только стоит последний год войны, когда он, еще и не долечившись от контузии, попал в похоронную команду — о-о, бог мой, чего только не пришлось тогда перевидеть! И сейчас замерзаешь враз…

А что — настоящее теплее, что ли?

Степан Макарович качнулся от окна, встряхнулся, швырнул потухший окурок в корзину — попал. Наверное, он тоже, к радости тети Ани, ушел бы домой, но из открытых дверей кабинета донесся призывный звон телефона. Председатель прошел к себе и поднял трубку.

— Да, я, — буркнул в нее недовольно, но тут же выровнял голос — Добрый вечер, Владимир Владимирович, взаимно… Да, здесь еще торчим… Что? Приятная новость? Лично для меня? Слушаю вас. Так, так… Ну, может, и не самые лучшие, но… К ордену? Требуется уточнить кое-что в биографии? Минуточку, Владимир Владимирович… Простите… я — сейчас.

Тетя Аня не видела, как медленно положил председатель на стол телефонную трубку, как тяжело опустился на стул и вытер вспотевшее лицо. Она услышала только его резкий уже, с хрипотцой, голос:

— Нет, Владимир Владимирович, нет. Не нужно мне никаких орденов. Не по Сеньке шапка… Да и вообще — я уже почти не председатель… Да, заявление написано. С сегодняшнего дня. Твердо решено, да… И с уходом не надо. В чем дело? Ни много, ни мало в том, что правление в полном составе выразило мне недоверие. А вы такого человека — к ордену! Глас народа — глас божий… Надо знать свои кадры, Владимир Владимирович!

С треском упала на рычажки трубка. Потом в председателевском кабинете долго шуршала бумага, и тетя Аня услышала странные слова:

— Бедный, бедный Робинзон Крузо. И куда ты попал, елкина мать?! Нет, сюда я больше не ходок…

И долго еще после ухода председателя старая колхозница качала головой, никак не принимая в толк: как это человек может отказаться от ордена? Разве такое бывает?

Подъезжая к дому, Степан Макарович заметил: на крыльце хапужистого соседа сошлась почти вся «топорная артелька». Расселись на перильцах, как цыплята вкруг клуши… Рядом с Фроланом перво-наперво, конечно, расстелилась супруга (и что за привычка сопливая — всюду допускать жену?). Речует, конечно, мордвин Нуйкин, первый дружок и подзузыка вожака (так и не удалось по-настоящему заткнуть орало этому горлопану), — ишь как поваживает рукой и дрыгает хромой голенью… А горбатый Мишенька Костин и братья Горшковы вперлись в него глазами, как совы, и морды вытянули, слушают. Уж досыта перемелят тут сегодня председательские косточки! Еще бы: такой кусок заманчивый отняли прямо от зубов. Ишь как онемели дружно, завидев «газик»… То ли будет еще, то ли будет, когда узнаете, до чего довели председателя. Авось и вы услышите не одну пару ласковых, мир не без понятливых людей…