Николай Кузьмин - Соседи

Услышав шум в киоске, Андрей нетерпеливо подбежал. Укутанная старуха ворочалась, раскладывая пачки центральных газет. Местной газеты, сказала она, нет.

— Как нет? — растерянно спросил Андрей. Его оттеснили от киоска. Ожидавшие вместе с ним, ничуть не удивившись, пошли по своим делам. Им-то что? Им в голову не могло ничего прийти.

Андрей с минуту ошеломленно стоял у киоска. Задержки быть не могло: вчера все сдали вовремя. Так почему газета не вышла? Неужели что-нибудь?.. Замирая от недобрых предчувствий, он побежал в редакцию.

Еще издали он увидел, как из редакции в типографию пронесся корректор с развевающимся оттиском полосы. Так и есть — что-то произошло. Андрей взбежал наверх и сразу же услыхал громкие голоса в секретариате. Дверь была распахнута, и злой голос Сиротинского слышен был чуть ли не на площадке.

— Это же дураку ясно, что все подстроено! — гремел Сиротинский. — Если уж он хотел снять, то почему не снял до отлива полосы?.. Нет, дождался, пока принесут на подпись в свет.

В секретариате сидели Сиротинский и усталый Порфирьич. Выпускающий еще не уходил домой. Увидев влетевшего Андрея, Сиротинский умолк.

— Яков Ильич… — только и мог произнести Андрей.

— Ну… Ты это самое… — сурово сказал ему секретарь. — Ты… не того. Твое тут дело десятое.

Андрей брякнулся на стул. Сиротинский сочувственно покряхтел.

— Эхма… Ну ладно, ладно, чего ты… Что там, Порфирьич, дальше-то?

Выпускающий, покосившись на Андрея, продолжал рассказывать. По его словам, подписывать сегодняшний номер в свет должен был Пискун. Когда ему принесли материал на подпись, он тут же позвонил редактору, поднял его с постели и заявил, что подписывать номер не будет, пока не снимут статью «За спиной ведущих», что он сейчас же станет звонить секретарю горкома. Редактор испугался.

— Слюн-тяй! — процедил Сиротинский.

Пискун сам пришел в редакцию. Он долго рылся в папках, подыскивая, что поставить взамен статьи Андрея, — на глаза ему попалась знаменитая чекашкинская «Как хранить картофель в зимних условиях». Она как раз подошла по размеру, ее и послали в набор.

— Анекдот! — Сиротинский ругнулся. — Так сказать, смелее критикуйте отдельные недостатки. Когда теперь все будет готово?

Порфирьич задумался.

— Считайте сами, Яков Ильич. Линотипистки и стереотиперы уже домой ушли. За ними рассыльная побежала. Хорошо, хоть корректоров успели задержать. Считайте: пока наберут, прочитают, выправят…

— Устроил он нам, ничего не скажешь!

В это время из типографии позвонил метранпаж: что делать, только что отключили свет!

— Как отключили? — взвился Сиротинский. — Хотя да, среда же сегодня!

Он бросил трубку. Номер был сорван окончательно.

Среда в редакциях городских газет вроде второго воскресенья в неделе. В среду газета не верстается, и в этот день в редакции обычно решаются все накопившиеся дела: проводятся летучки, производственные совещания. Профсоюзное или партийное собрание бывает в редакции только в среду.

В этот день редакционная жизнь сбивается с привычного лихорадочного ритма. На работу можно явиться с опозданием — этого постараются не заметить. Материал в секретариат нередко сдают под вечер, — в худшем случае попеняют: не могли, мол, пораньше? В среду в редакции удивительное затишье: не слышно окриков секретаря, машинки уже не стрекочут наперегонки и нет никакой беготни, потому что Нечитайло заливается куда-нибудь на целый день, а Порфирьич может не являться совсем, а если и придет, то празднично одетый, чисто выбритый — для него среда настоящий праздник, желанная отдушина в чуть ли не круглосуточной маете в остальные рабочие дни. В этот день Порфирьич, если забредет в редакцию, обосновывается в секретариате, и начинаются воспоминания из газетной жизни — казусы с секретарями, ошибки в газетах, похождения в командировках и многое другое, за что среду Андрей считал лучшим днем недели.

Однако в эту среду все пошло иначе с самого утра. Правда, и сегодня ни разу не раздался зычный голос секретаря, и сегодня машинки стрекотали без должного усердия, но какое-то ожидание чувствовалось во всем. Ионина и Пискуна с самого утра вызвали в горком, а ближе к обеденному перерыву вдруг раскричался на учетчицу писем тишайший Чекашкин, чего с ним никогда не бывало.

После того как позвонил метранпаж и сказал, что отключили свет, Порфирьич заявил, что теперь поправить положение немыслимо. Если даже редакция добьется, чтобы свет все-таки дали, то за это время остынут линотипы. Сиротинский подождал, не придут ли из горкома Ионин или хотя бы Пискун, и сам поехал в энергоуправление.

— А ты лучше всего мотай-ка из редакции, — посоветовал он Андрею, — Как куда? Иди куда хочешь. Потом придешь.

Сиротинский уехал, отправился соснуть на часок Порфирьич. Редакция опустела. Андрей посидел у себя в отделе, потом решил, что Сиротинский прав: в самом деле, чего здесь изводиться?

Из комнаты, где помещались отделы культуры и писем, вышла заплаканная учетчица. «Вот у человека тоже беда», — подумал Андрей. Через открытую дверь он увидел Варвару Ивановну Гнатюк. Развернув на столе газетный сверток, она обедала.

— Андрюшенька, — позвала она, — зайди-ка на минутку. Завтракал сегодня? Вот это зря. Садись со мной.

Маленьким перочинным ножиком Варвара Ивановна очищала желтый кривой огурец. Андрей засмотрелся, как вьется тонкая влажная стружка огуречной кожуры.

— Я понимаю, что не хочется, — говорила Варвара Ивановна. — А ты возьми и съешь через силу.

Она разрезала очищенный огурец на две дольки, присолила и принялась тереть их одна о другую.

— Чувствуешь, как пахнет? Аромат. Мертвый встанет! На, держи. Вот так. И возьми-ка еще вот это.

— Так что же вам-то останется, Варвара Ивановна?

— Обо мне не беспокойся. Ну, нравится? Это у моей хозяйки последние огурцы. Больше ни у кого в городе нет. А вот скоро у нее будет квашеная капуста — это, я скажу тебе, объедение! Я уж говорила Сиротинскому, он все в гости набивается… Куда он уехал?

— Яков Ильич? В это… в энергоуправление.

— Вон что! Да, да, сегодня же среда. Среда… — Варвара Ивановна притихла. — Эх, Андрюшенька, как же это тебя угораздило?

Андрей, снова вспомнив все, отложил надкушенный кусок. Разве полезет в горло?

— Черт с ними! — пробубнил он, ожесточаясь. — Пускай меня гонят с работы, пускай вешают, четвертуют, режут на куски! Но разве я в чем-нибудь не прав? Что-нибудь напутал, поступил против совести?

Глаза его искали, требовали ответа. Варвара Ивановна осторожно погасила горькую усмешку.

— А вот горячиться, Андрюшенька, не следует. Это, я тебе скажу, самое последнее дело. Ешь вот лучше, ешь.

— Что вы меня успокаиваете? Вы мне по правде, по совести скажите! В чем я не прав? И разве я один? Я же с десятками, если не с сотней человек переговорил. Михеева того же спросите…