Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Когда все начали хлопотать вокруг коня, выпрягли его, потом стали подкладывать ему под шею и под брюхо палки и просто сухие ветки с сеном, Хрумкач повеселел, захлопал большими сморщенными веками, стирая с глаз примерзшую грязь, закивал шеей, наставил уши и сильно захрапел. Этим он, наверно, хотел дать всем знак, что он еще жив, силен и может выбраться из этой холодной трясины, если ему хоть немного помогут.

— Сейчас, старик, сейчас! — ласково сказал ему Богдан и прикоснулся голой рукой к упругому лошадиному уху: оно было теплое. — Вот еще немного подмостим тебе, и встанешь.

Мой отец подошел к Хрумкачу, когда уже все подпоры были сделаны, и взялся за освобожденный от дуги и оглобли сыромятный гуж.

— Возьмите вдвоем с другого бока! — обратился он к Ничипору и Богдану.

Богдан подошел почти к самой лошадиной шее, хотя там уже рискованно было стоять, лед крошился от усилий Хрумкача встать.

— Я возьму его за шею, — тихо сказал он Ничипору, — а вы — за гуж. А ну, давай, старенький, давай!

Хрумкач решительно мотнул головой, снова захрапел и, видимо напрягши последние силы, рванулся всем туловищем, шеей и скованными густой тиной ногами. Черная, смешанная со снегом грязь брызнула во все стороны, обдала кожух и белые кленовые лапти моего отца, попала даже на облезлую заячью ушанку Богдана, а Хрумкач оставался на месте, только одним боком, кажется, подался немного вверх и взвалился на шаткий подмосток.

— Сдохнет, падаль! — злобно и будто с каким-то удовлетворением, что так случится, выкрикнул Ромацка. — Я на своем когда-то…

— Ты со своим, да один, так и взаправду сидел бы тут, — почему-то бодро, будто ничего плохого и не случилось, сказал Клим Бегун. Он только что подошел сюда, — видимо, немного задержался со своим возом. — Дайте ему немного отдохнуть, — посоветовал мужчинам, указывая рукавицей на Хрумкача. — Пусть он полежит, одумается, наберется сил. У меня когда-то был случай, что весь кавалерийский взвод засел в болоте. И выбрались… Важно, чтоб животное поверило, что оно может выбраться.

Хрумкач действительно тяжело дышал, верхний бок, как кузнечный мех, высоко подымался и опускался, ноздри расширились. Мой отец стал мастерить подмостки возле шеи коня, чтоб подойти еще ближе и взяться за хомут: теперь уже и там провалился лед. Я увидел, что у отца лапти и онучи вовсе не белые, какими были еще даже тогда, когда мы бежали на Ромацкин крик. Невольно я посмотрел на свои лапти, и мне стало неловко от такого невыгодного для меня сравнения: моя обувка была сухая и чистая, будто я только что вышел из хаты, так как в том месте, где и я старался помочь Хрумкачу, лед не провалился. Я подошел ближе к отцу и примерился стать на его подмостки.

— Не мочи ног! — заботливо сказал отец и отвел меня рукой.

— У вас уже мокрые? — спросил я.

— У меня?.. — Отец, видно, впервые посмотрел на свои лапти. — Нет, у меня ноги сухие.

— А знаете, за что лучше всего вытаскивать коня? — послышался не то насмешливый, не то по-хозяйски деловитый голос Бегуна. — За хвост!

Кто-то хохотнул в ответ, а мой отец ничего не сказал на это и продолжал устраиваться возле шеи лошади. С противоположного бока так же прилаживались для нового рывка Богдан и Ничипор, третьим подошел сюда Адам Кирнажицкий.

— А ну, еще разок! — сказал Богдан, когда все приготовились чуть ли не поднять коня на руках. Это была не только команда, а скорее всего просьба не только к коню, но и ко всем мужчинам. Когда отец обеими руками ухватился за лошадиную шею, в тот же момент подбежал к нему и я, стал на скользкие подмостки и уцепился за промерзший гуж. Хрумкач, сильно всхрапнув, рванулся еще раз, выбился передними ногами на подстожный настил и остановился, будто застыл, наверно обдумывая, что делать дальше.

— А ну еще!.. — повторил свою команду-просьбу Богдан.

Хрумкач резко поднатужился и вытащил из трясины задние ноги, поскользил копытами по подстожнику и выскочил на снег.

— Молодец, рысак! — одобрительно сказал Клим Бегун и, отыскав глазами Ромацку, спросил: — К тебе прикреплен?

— Ну… — неохотно отозвался Гнедой.

— Протри его жгутом сена и запрягай!

— Цорт его протирал! — огрызнулся Ромацка. — И сам высохнет!

— А ты знаешь, что такое прикрепленный к тебе конь? — уже довольно строго спросил его Бегун. — Это все равно что личный, только ответственность еще большая. Намного большая, так как это колхозная собственность. Понял?

Мой отец, вытирая сеном руки и кожух, подошел к Ромацке, но из-за людского гомона я не слышал, что он ему говорил, а только видел, как обеими руками показывал, куда надо ехать, чтоб снова не провалиться в трясину.

На дороге все выровнялись в колонну, и если бы посмотреть на нее сбоку, то, наверно, показалось бы, что плывет по снегу зелено-голубая мягкая стена, к которой приятно прижаться, укрыться от ветра, вдохнуть аромат летнего сена. Все возчики шли свободно и конями не управляли, так как и не надо было ими править: только Ничипор, который на этот раз ехал впереди, немного присматривал за своим конем. Шел возле своего воза и Клим Бегун, так как если б он даже и хотел сесть на воз и подъехать, то это невозможно было в его поношенной шинели. Богдан, не обращая внимания на затаенную злость и раздраженность Ромацки (все-таки как-никак зятек), подошел к Хрумкачу и начал протирать сеном его заиндевевшую спину, облепленные грязью бока.

— Мозет, поменяемся? — со злой насмешкой спросил Ромацка. — Вы возьмете своего, я своего?

— У меня конь сухой, — сдержанно ответил Богдан. — Сухой и накормленный. А ты, может, и не покормил своего?

— А цто з, я сам съел его овес?

— Как-то ты… это самое… так быстро наложил свой воз.

— Я все быстро делаю… Возле стога с вилами — это зе не со смыцком возле скрипки.

Богдан промолчал, будто не заметил насмешки, и тут же примирительно спросил:

— А где же лошадиная торба? Может, там немного осталось овса, то давай… это самое… Повесим ему на морду, пускай жует. Что-то мне сдается, что конь не кормлен.

— А я поглязу на своего, который теперь у вас, и тозе сказу, цто не кормлен.

— Нет, я хорошо накормил: сначала сена дал, потом овса. Если б так всегда кормить, то ездить можно было б.

— Дойдет — не подохнет… Дорога легкая.

Мой отец медленно шагал следом за Ничипором, но не сбоку воза и не за возом, как некоторые, а около шеи коня, почти рядом с передними ногами лошади. Когда хитрый и, как выявилось, довольно практичный и в дороге, а не только у шерсточесалки, толстяк подбирался к переднему возу и вытягивал шею, чтоб ухватить клочок сена, отец порой не возражал: такой конь никогда не устанет, если умеет подкрепляться и в дороге; однако когда этот хитрец начинал дергать сено часто и ронял клочья сена под ноги, отец брал его за привязанный к дуге повод и заставлял сбавлять шаг. К тому же наезжать близко нельзя было еще и потому, что с горки могло погнать сани, и тогда толкнуло бы коня лбом в передний воз.