Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Я шел возле своего воза. Сивка-бурка почему-то не любила, когда я выходил вперед и равнялся с ее шеей: прижимала черные уши, недобро поглядывала на меня. К чужому возу она близко не подходила, однако и не отставала, как конь Клима Бегуна. У небольшого и круглого, как баранка, конька председателя, видно, не было бойкого шага, и потому он все время отставал от передних возов. Клим время от времени подгонял его сухой хворостиной, вытащенной из сена. Однако конек, видно, уже смекнул, что этой хворостиной его сильно не вытянешь, и не очень-то боялся, когда Бегун махал такой погонялкой.

Ехать, а лучше сказать — идти, надо было, конечно, долго, так как дорога не близкая. Большую половину она шла через лес: тут и затишней было, и интересней. Я впервые имел возможность в свое удовольствие наглядеться на зимний лес, на его разнообразие и чарующую сказочность под белыми снежными шатрами. Немного разочаровывало только то, что как-то слишком тихо было в лесу: изредка протенькает синица, коротко и резко, будто попав головой в волосяную петлю, иной раз каркнет ворона, пролетая над дорогой. И почти никаких следов на снегу. С детства привычно было думать, что в лесу — волки, лисицы, какие-то другие животные и звери. Представлялось, что они часто всюду бегают, оставляют на снегу следы. Но тут нигде не видно было никаких следов. Или, может, потому, что мы находились на дороге. А мне очень хотелось увидеть свежий волчий след. Хотя бы след, если не самого волка…

В нашей Арабиновке часто можно было услышать разные истории про волков: то они большой стаей нападали на человека, либо догоняли запряженного коня, как он ни удирал от них, либо забирались в чей-нибудь хлев и давили там всех овец. Когда я был малым, то очень боялся волков. Нельзя сказать, чтоб и теперь их совсем не боялся, но почему-то хотелось представить, что могло бы случиться, если бы вдруг из густого кустарника вынырнула целая волчья стая и накинулась на наших коней. Что бы в таком случае делал мой отец, или Ничипор, или Богдан? А Клим Бегун, наверно, вынул бы из потайного кармана свой наган и выстрелил бы. И вся стая, конечно, дала бы дёру, я знал, что волки очень боятся выстрелов. А если у председателя нет нагана? Пусть бы показался хоть один волк, тогда можно было б узнать, есть сегодня у Клима оружие или нет…

Над самым лесом выблеснуло бледное, холодное солнце, и я увидел, что оно уже близится к закату. Опустится солнце за лес, и тогда начнет быстро смеркаться, а ехать еще далеко. Придется ехать в темноте, да еще лесом, вот тогда и можно ожидать происшествий. Меня они не пугали, не смущали, лишь бы только не останавливаться из-за них, не стоять на дороге. Стоять бы я не смог, так как даже на ходу чувствовал, как мороз сжимал пальцы ног. Зябли немного и пятки; как ни оберегал меня отец, все же я намочил ноги, помогая вытаскивать Хрумкача. У отца тоже были мокрые ноги: я это знал, заметил еще на болоте. Но отец не признавался мне в этом ни тогда, ни теперь. Может, он и сам забыл про свои ноги, не ощущает сырости, так как ему к такому не привыкать. Сколько раз я слышал от матери, когда она, после возвращения отца с дороги, забирала сушить портянки: «Опять мокрые, закоченелые… Ну почему ты не бережешь себя, почему не думаешь о своем здоровье?»

Отец только растирал покрасневшие пальцы на ногах и молчал…

До реки было еще далеко, но я уже время от времени начинал думать, как переедем реку впотьмах и с такими нагруженными возами. Вот если Хрумкач или какой-нибудь другой конь провалится в реку, что тогда будем делать, как спасать?

Мои неприятные мысли прервал довольно замысловатый возок с высоким, забавно выгнутым передком, с узкими, видно окованными железом полозьями, потому что поблескивали на солнце. В этот возок был запряжен довольно стройный, с крутой шеей и размашистым шагом конь. Время от времени пофыркивая, он легко и живо, будто играя, нес этот возок с укутанным в черную бурку человеком на высоком сиденье.

Та мало наезженная дорожка, на которой я заметил незнакомый возок, шла как бы наперерез нашей колонне, и мне подумалось, что возок как раз подкатит сюда в то время, когда мой воз минует этот небольшой перекресток. Подкатит, промелькнет между моим возом и Бегуновым и помчится дальше. Но вдруг Клим Бегун почему-то оставил своего конька, швырнул под сани и хворостинку, которой помахивал, и направился вперед. Чуть не бегом он миновал меня и вышел на перекресток. Хозяин возка остановил коня, видно, по шлему и шинели узнал, кто его перенимает. Подождав, пока с тихим и приятным шумом продвинутся мои сани, он повернул своего коня на нашу дорогу и пристроился за моим возом.

— Мне туда и надо, — услышал я бодрый и чистый голос. — К самой реке.

Еще в тот момент, когда я поравнялся с возком, я узнал, кто это едет, и уже не укорял мысленно Бегуна за то, что он ради этого человека бросил своего конька и теперь тот меринок отстанет далеко, отделит от нас большую часть колонны. Это был Игнат Маринич, и мне сразу стало приятно, когда он пристроился к моему возу. Его конь с ходу выдернул большой клок сена, начал жевать и сильно махать головой, так как был зауздан и удила мешали ему жевать. Большая часть клока сена упала ему под ноги, потом будто уплыла под возок.

— Э-э, нет!.. — рассудительно, но с резкой нотой неудовлетворения сказал Маринич и соскочил с возка. — Так, брат, не пойдет!.. Так с колхозным сеном не поступают!

Подняв сзади возка приснеженный клочок сена, Маринич прежде всего понюхал его и расплылся в приятной, широкой улыбке, будто отведал чего-то удивительно вкусного и сладкого.

— Так это только на чай, — сказал он мне, потому что Клим в это время пошел подгонять своего конька. — Чабрец — это лекарство, а не сено. И много тут такого?

— Не очень много, — неуверенно ответил я. — Это мы с батькой накосили с пригорка.

— На, подержи пока… — протянул он мне поднятый клочок сена, — а я разнуздаю своего ходуна. Пускай попробует: такого сена он, наверно, весь год не ел.

Я держал пахучий клок сена, а Маринич разнуздывал коня… Потом я немного прибавил сена со своего воза, самого густого чабреца, и стал требовательно посматривать на отца: мне очень хотелось, чтоб он подошел сюда и рассказал секретарю райкома более подробно и убедительно, сколько в нашем колхозе может быть такого пахучего сена, где оно стоит в стогах и как его оттуда перевезти. Но отец, оглянувшись раза два на возок Маринича, продолжал шагать рядом с дугой своего коня. Я понял: если не позовут, отец ни за что сам не подойдет к малознакомому человеку.

Маринич забрал у меня сено и стал с рук кормить своего коня. Давал ему по маленькому клочку и чуть сам не облизывался, наблюдая, с каким смаком и жадностью жует и глотает конь это сено.