Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Так вот давай, старик, начистоту! — будто немного смягчив свой прежний тон, заговорил полицай. — Скажи всю правду, кто ты такой, зачем сюда пришел? А может, тебя послал кто? Пропуск у тебя есть или какие-нибудь другие документы?

— Ничего у меня нет, — снова со спокойной рассудительностью ответил Богдан. — Я пошел из дома в Голубовку, а оттуда прямо сюда.

— А зачем тебе был этот… ну, как его… Шмуил? — попытавшись растянуть в усмешке свои толстые губы, спросил полицай. — Ты что? Родственник ему?.. Но, кажется, не похож… А может, гешефт какой имел для него?

— Ничего не имел, — терпеливо объяснил Богдан. — Просто знакомыми были. А зашел потому, что не знал, где тут какую власть найти новую. Хотел спросить у него, как у местного человека.

— А зачем тебе власть? — спросил полицай и встал, вышел из-за стола, сделал шага два к Богдану. Пошарив руками по карманам его ватника и штанов, повторил вопрос.

Богдан стал говорить о Ганне, о том, что она ни в чем не виновата, но полицай вскоре перебил его очередным вопросом, еще более неожиданным:

— А почему от тебя так луком несет? Га-а?..

Богдан молчал, так как отвечать на такой вопрос было даже неловко.

— Почему молчишь?

— А что тут говорить?

— Отвечай, когда спрашивают!

— Съел луковицу по дороге… Вот и все.

— Одну?

— Больше не было в кармане.

— И сколько ты можешь протянуть на этой одной луковице? Га-а?

Богдан молчал.

— Не можешь сказать?.. Не знаешь? Ну что ж! Поживем — увидим!..

Полицаи подошел к столу, вынул из ящика листок бумаги, записал фамилию и адрес Богдана, потом снова стал повторять вдруг понравившуюся ему фразу:

— Поживем — увидим… Поживем — увидим, сколько ты протянешь… Может, и язык станет более податливым…

Приоткрыл дверь в коридор и крикнул дежурному:

— Возьми! И на диету! Понял?

Камера в подвале этого же здания была узкая, сырая и очень темная. Только одна короткая щель немного светилась между потолком и сырой задней стеной, но когда Богдан осмотрелся, то заметил, что и эта щель была зарешечена, как и окно в комнате того полицая, где только что велся такой неожиданный и неуместный допрос.

Оглядевшись, Хотяновский заметил и то, что в камере совсем пусто, один только табурет почти незаметно стоит в углу и какая-то клеенка, истрепанная и облезлая, лежит у боковой стенки.

«Значит, одиночная, — подумал старик и почувствовал, что непрошеная и незваная боль появилась в сердце. — За что ж еще и в одиночку, за какую вину?»

Прошелся по камере: три шага вперед, три шага назад. Почувствовал слабость в ногах: может, от ходьбы, а может, от волнения, от растерянности. Сел на табурет, оперся руками о колени: «Что ж будет дальше, что делать, чего или кого ждать? Может, взять да постучать сильно в дверь, потребовать, чтобы открыли, и сказать во весь голос, что у меня сын полицай, носит такую самую шапку, как и тот, что арестовал меня, и карабин носит на плече, когда идет по улице. Кто имеет какое право арестовывать отца представителя новой власти?!»

И сразу стыдно и мерзко стало от такой мысли: пускай уж будь что будет, но не станет прикрываться он предательством своего сына, не навлечет на себя такой позор.

В камере тихо и глухо, как в пустом погребе — должно быть, и сверху не один только дощатый потолок, да и боковые перегородки толстые. А может, и нет тут никаких перегородок, может, одна только эта темная конура и есть? Не бывал ранее Богдан в такой тишине, никогда не бывал. Тут и час трудно выдержать. А сколько придется сидеть, что собирался сделать с ним этот губастый злыдень, что он задумал?.. И чего он уцепился за эту луковицу?..

Табурет визгливо скрипнул, когда Богдан снял руки с колен и слабо шевельнулся. Через некоторое время что-то так же визгнуло в противоположном углу; Богдан понял: тут есть то, что всегда бывает в таких ямах, — крысы. Он было подумал, что есть смысл лечь на эту клеенку, вытянуть усталые ноги и отдохнуть немного, может, даже заснуть, если удастся: тогда и время скорее прошло бы, и тело окрепло бы, хоть и без еды. Но спать на полу, где крысы? Богдан знал, что это такое, догадался: эти отвратительные существа тоже помогают тут мучить и пытать людей. Попробовал немного вытянуть ноги сидя, откинулся спиной к стене и вдруг сам не понял, как съехал на сырой глиняный пол.

Почувствовал под собой обломки табурета и почему-то не поверил, что он развалился, а ждал чего-то еще худшего — вот-вот провалится в глубокое подземелье.

Расклеенный по стыкам табурет, видимо, тоже входил в задумку немецких следователей — доводить до крайнего отчаяния тех, кто сюда попадает. Теперь не только лечь, но и сесть нельзя, придется стоять, пока выдержат ноги, пока обморок не скрутит тебя всего от усталости. «Чего ж ему надо, чего он домогается, этот губастый палач? Как об этом узнать?»

Около дверей с наружной стороны послышался сначала какой-то беспорядочный топот, а потом забряцал замок и загремел большой железный засов. Все это насторожило Богдана, но двери почему-то не открывались, похоже было, что кто-то вдруг подпер их у самого пола.

— Вставай, слабак! — послышался не очень грозный, будто даже сочувствующий голос. — С первого раза свалился. Что же будет дальше?

Человеку, очевидно, помогли встать, потом открыли дверь и впихнули его в камеру.

— Вот тут полежишь, отойдешь, глина все оттягивает, боль снимает. А этот старик будет от тебя крыс отгонять.

Человек, которого втолкнули в камеру, снова застонал, но глухо и сдержанно, стараясь не выдавать врагам свою слабость, но боль, видимо, была такая, что не хватило на это сил. Он свалился прямо у порога и потом уже на локтях и коленях начал подбираться к клеенке.

Богдан наклонился над ним, чтоб помочь, но не знал, как лучше это сделать, за что можно взяться, чтобы не причинить человеку боли еще сильней. Человек этот был в городском пальто темного цвета, а при том свете, что был в камере, и не разберешь — черного или синего, в помятых клешных брюках и ботинках. Возраст его Богдан не мог бы теперь определить, если бы и хотел: лицо у человека было все в синяках и подтеках, глаза заплыли.

— Чем вам помочь? — сочувственно спросил Хотяновский, когда тот немного успокоился, перестал стонать и только тяжело, с глубоким хрипом дышал.

Человек едва заметно покрутил головой и не сказал ничего.

— Может, я вам… это самое… ватник свой подложу под бок? — снова спросил Богдан. — Пол тут холодный, а эта подстилка… Что она?..

Человек снова покрутил головой.

В это время на миг открылась дверь, и Богдан почувствовал, что возле него что-то шлепнуло, мягкое и легкое. Протянул руку — кепка, такая же примерно, как и у него самого, только, может, немного менее поношенная и с большим козырьком.