Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Тоже вряд ли стоит идти… Но ежели силен да смел, то сходи. Только гляди, чтоб самого там не заграбастали…

Прямо из Голубовки Богдан направился в Старобин. Посредине дороги, где-то возле Еселевого заезда, почувствовал, что не мешало бы взять что-нибудь на зуб — быстрая ходьба и чистый лесной, хотя немного и влажный воздух отогнали, развеяли головную боль, ободрили его. Пошарил в карманах ватника и нащупал в одном сухой кусочек хлеба, а в другом — круглую и отшлифованную, как спелый каштановый орех, луковицу. Давнишняя и каждодневная необходимость подолгу ходить по полям приучила его брать с собой какую-нибудь еду. Подкрепившись на ходу, немного пожалел, что отказался у Бегуна от горячего завтрака (хозяйка приглашала), но вскоре преодолел это ощущение: более важные и необычные для него дела волновали и сильно беспокоили.

Подойдя к старобинскому кладбищу (это местечко начиналось большим старым кладбищем), Богдан вдруг «поймал» себя на том, что не знает, как начать выполнять свою эту задумку, к кому идти, где какого черта лысого из теперешней власти искать. Почувствовал, что надо было бы с кем-нибудь посоветоваться, у кого-то расспросить, проведать, как тут что и где тут что. Вспомнил, что у него в местечке один-единственный хорошо знакомый человек, Шмуил, в прошлом тряпичник, а ныне продавец керосина и дегтя на старобинском рынке. Хата его с большими окнами и высоким, обитым досками фронтоном стоит не очень далеко за кладбищем, на главной улице. Когда-то Богдан заходил в эту хату, а иногда и загонял во двор коня, когда приезжал в район на подводе. От Шмуиловой хаты было близко идти куда хочешь: в раймаг, в милицию, в райисполком, на почту и даже в аптеку.

«Поговорю со старым Шмуилом, — надеялся Богдан на все доброе. — Он должен знать обо всем тут. Поговорю, отдохну немного с дороги, воды глотну, а то в горле начинает сохнуть, а потом и пойду куда надо».

Дощатая, плотная калитка открывалась когда-то витым шнурочком, что был виден с улицы. Шнурочек, протянутый через маленькое отверстие в калитке, висел и теперь. Богдан подошел, потянул за этот шнурок, щеколда с той стороны лязгнула, и калитка открылась. Зашел во двор и увидел, что на высоком, так же хорошо обшитом досками крыльце стоит женщина в теплом цветастом халате, с большой копной черных волос на голове, с блестящими, видно золотыми, перстнями на пальцах обеих рук и с недоверчивым ожиданием поглядывает на него.

«Неужто это дочь стала такой? — удивленно подумал Богдан, несмело поглядывая на женщину. — До войны же она была еще подросток, тоненькая, с косичками на плечах. А если это жена Шмуила, так тем более нет: жена уже старая, но ростом выше этой и колец не носила».

— Что вам тут надо? — спросила женщина подчеркнуто громко и требовательно.

— Я хотел… это самое… — растерянно заговорил Богдан. — Тут Шмуил жил, мой хороший знакомый.

— Х-хо! — язвительно усмехнулась женщина и блеснула золотым зубом. — Жил! Когда это было?

— А что?.. — удивился Богдан. — Разве теперь не живет тут? А где же он? Может, знаете, то буду просить…

— Интересно! — с возмущением воскликнула женщина, видно для того, чтоб услышали в хате. — Откуда такой старикан взялся? Неужто с неба упал, что ничего не знает? Вы, наверно, просто дурачком прикидываетесь, но вашему возрасту это не подходит!

На крыльце появился и стал рядом с раззолоченной молодицей дебелый, широкоплечий, губастый детина в черной одежде, подпоясанный таким же черным ремнем и с большой, начищенной до блеска, как и его сапоги, кобурой на животе.

— С кем ты тут? Кто это? — обратился он сначала к женщине. — Что ему надо?

— Да вот друзей своих ищет, — видать, компаньонов, — с кривой усмешкой на гладком лице сообщила женщина. — Но он же, кажется…

— Откуда сам? — строго и властно, наверно уже поднаторенный в допросах, прогремел хрипловатым басом детина и сошел с крыльца, взялся правой рукой за свой ремень, поблизости от кобуры.

— Ну, из Арабиновки, — спокойно ответил Богдан. — Что вам до того, откуда я? Шмуил мне нужен. А если нет его тут, то я и пойду, не буду вас беспокоить.

— Никуда ты не пойдешь! — уже почти вскрикнул детина и повернулся к молодице, видимо, жене: — Вынеси мне!..

Женщина проворно шмыгнула в хату и быстро вернулась с черной шинелью на руке и с шапкой, очень похожей на ту, что носит Пантя. Шинель накинула мужчине на плечи, шапку надела ему на голову, чуть набок. Парень поправил шапку, потянув ее за длинный козырек, надел шинель и со всей той пренебрежительностью, которая только была в нем, приказал Богдану:

— Марш вперед! И не оглядывайся, не вздумай хитрить! Там выясним, кто ты и что ты, и чего тут шляешься…

За калиткой вооруженный губошлеп подал команду «налево» и вынул из кобуры оружие. Богдан не видел, что там у него в руке, но чувствовал спиной и затылком, что полицай наставляет на него черное дуло, страшное, смертоносное. Однако же страху никакого не ощущал, а беспокойство возникало только оттого, что время тратится не на пользу, не ради того неотложного дела, за которым пришел сюда, в Старобин. «Где же все-таки Шмуил? — прикидывал старик в своих немного путаных, разлаженных неожиданным происшествием мыслях. — Неужели его переселили куда? Со всей семьей… А может… — От таких предположений холодело сердце. — Может, и с ним так же, как теперь с Ганной… А за что?.. Как это можно?..»

— Давай вон туда! — приказал полицай и, чуть не положив черное дуло Богдану на плечо, показал на деревянное здание, что немного выдавалось на улицу и доходило своим прогнившим крыльцом до самого тротуара. На ступеньках крыльца сидели два человека с карабинами, поставленными возле ног, но в обычной одежде, только с повязками на рукавах. Когда приблизился тот, что вел Богдана, они встали.

— Возьми! — приказал полицай одному из них. — Доставишь ко мне!

«Возьми!» — резануло старику ухо. — Так у нас натравливают собак».

Какое-то время Хотяновский стоял в темном и довольно грязном, затоптанном коридоре под присмотром человека с карабином, а потом в этом же коридоре открылись обитые клеенкой двери и оттуда послышался уже знакомый Богдану хрипловатый бас:

— Давай!

Когда Богдан зашел в небольшую темноватую комнату с одним зарешеченным окном, губастый полицай уже сидел за столом, совсем голым, без единой бумажки, только с гранитной чернильницей и тяжелым серым прессом. Сидел и какое-то время молчал, только пронзительно впивался в Богдана колючими желтоватыми глазами. Хотяновский тоже внимательно оглядел его. Заметил, что на черной гимнастерке губастого есть даже какие-то погоны и знаки какие-то нашиты, только дьявол их знает какие.

«Значит, старший. Надо же попасть сразу на такого зверюгу, — под дулом через все местечко вел. Хорошо, что хоть людей на улице не было».