Борис Зайцев - Первый год

— Конечно, — согласился Виктор Петрович. — Это всем нужно помнить, а воспитателям — особенно. Я со своей колокольни смотрю. Прежде всего нужно воспитать в ребятах этот здоровый дух. Тогда и обучение пойдет хорошо и все остальное.

— Да, да, обучение… Между прочим, Виктор Петрович, как вы находите уроки Ивана Кузьмича? Мне кажется… Признайте, Виктор Петрович, что это странно: все годы моя дочь отлично успевала по математике — и вдруг «три». А занимается Люба не только не хуже, но лучше прежнего. Ничего не пойму! — Валентин Иванович пожал своими круглыми плечами и замолчал.

— К сожалению, и я пока ничего не могу вам сказать. Сейчас дирекция проверяет работу Ивана Кузьмича. Скоро все выяснится… Валентин Иванович, а вы смотрели Любины контрольные по математике?

— Так их же нет у нее! Я еще у вас хотел спросить, почему Иван Кузьмич их не возвращает. Должны же ученики знать свои ошибки! По-моему, контрольные работы после проверки анализируют, объясняют ошибки…

— Да, да… — рассеянно отозвался Виктор Петрович, уже не слушая собеседника, потому что думал над мучившим его вопросом: «Но для чего он держит работы у себя? Чтобы скрыть недостатки? Так их не скроешь: по ребятам сразу видно, как учитель работает. Здесь что-то не то…»

Щелкнул английский замок наружной двери, в коридоре послышались легкие шаги, и Люба, свежая, румяная с мороза, с инеем на воротнике беличьей шубки, на бровях и на выбившихся из-под шапки колечках волос, быстро вошла в комнату. Увидев учителя, она улыбнулась приветливо и вместе виновато, так как почувствовала, что перебила важный разговор.

— Здравствуйте, Виктор Петрович. Сейчас будут передавать прелюдии Рахманинова, — робко заговорила она и остановилась, не решаясь спросить, можно ли ей остаться в комнате и послушать.

И отец и учитель поняли ее желание и сказали, что они тоже с удовольствием послушают концерт.

Люба взглянула на часы, попросила отца настроить приемник на Москву, а сама выбежала в переднюю раздеться. Через минуту она вернулась и, найдя среди нот нужный сборник пьес, раскрыла его. Начался концерт. Люба следила по нотам.

Обыкновенный слушатель в прелюдиях Рахманинова, как и во всякой другой музыке, услышит гораздо меньше музыканта. Точно так же обыкновенный читатель прочтет в романе или повести меньше писателя и критика, обыкновенный зритель увидит в картине меньше художника. Именно поэтому обыкновенные слушатели, читатели и зрители, много раз слушая, читая и рассматривая одни и те же произведения искусства, находят в них все новые и новые прелести. Люди, создающие искусство или работающие в искусстве, видят эти прелести сразу все или почти все и помогают увидеть их другим.

Виктор Петрович был обыкновенным слушателем. Хорошая музыка всегда доставляла ему наслаждение. И теперь, слушая прелюдии Рахманинова, Логов наслаждался и думал, что понимает музыку. Но когда он посмотрел на Любу, он увидел, что далеко отстал от нее в этом понимании. Прекрасное взволнованное лицо девушки менялось вместе с музыкой: сначала мучительная внутренняя борьба отразилась на нем, и болью свело тонкие губы; потом в глазах, на секунду поднятых от нот, блеснула надежда; и снова борьба, и снова надежда; но вот в уголках чуть приоткрытых губ наметилась робкая улыбка, как у больной, которая начинает верить, что еще будет жить; наконец лицо просветлело, и радостные, счастливые слезы засверкали на ресницах.

Виктор Петрович не спускал с девушки глаз. Наблюдая изменения ее лица, он лучше понял то, что выражали звуки.

— Чудесно! Как чудесно! — прошептала Люба. — Я никогда так не смогу.

— Сможете! — горячо возразил Виктор Петрович. — Я вижу, верю, что сможете!

Домой Виктор Петрович вернулся поздно.

Митревна еще не спала и вышла к нему из своей комнаты.

— А ведь была я нонче у вашего директора! — не скрывая радости, заговорила она. — Принимает. В раздевалке работать буду. Велел на старом месте расчет брать. Очень даже уважительный человек: руку подал, на диван усадил, расспросил все как следует. Слыхал, говорит, про вас, Лукерья Дмитревна, много хорошего слыхал! И ребят, говорит, ваших, Василя и Витюшку, прекрасно помню. Настоящие орлы! Школа гордится ими… Про письмо спросил, что я надысь вашему Алешке показывала. Мы, говорит, то письмо золотыми буквами напишем и в школе повесим на самом видном месте, чтоб все читали. И карточки велел принесть. Патреты, говорит, срисуем. Нехай все с ваших сынов пример берут. — Митревна подняла к глазам уголок своей косынки и замолчала.

Логов подумал, что директор нашел именно те слова, которые нужны были матери, потерявшей детей на войне: он не стал утешать ее, а по достоинству оценил ее материнский подвиг. Виктор Петрович вспомнил свой разговор с Иваном Федоровичем о Митревне. Директор сказал тогда:

— Вашу соседку мы обязательно возьмем на работу. Если она сумела таких славных парней воспитать, значит и нам поможет. Нужно, чтобы в школе все были воспитателями: и уборщицы, и гардеробщицы, и сторож, и дворник. Прежде всего воспитателями! А техническими служащими… пусть они будут ими по совместительству. Вы это сами понимаете. Вот и добро.

Митревна между тем успокоилась и продолжала:

— Так что решилась я. Буду с ребятками заниматься. Оно вроде бы и по мне.

— Вот и отлично! А работа эта точно по вас.

— Ну, вы закусывать будете? Я вот оставила на столе.

— Спасибо, спасибо! Не беспокойтесь. Идите отдыхать. — Проводив соседку до ее двери, Виктор Петрович вошел в свою комнату, разделся и тотчас лег в постель.

На дворе светил молодой месяц, но его не было видно через морозные стекла. Казалось, что кто-то затянул окно серебряной парчой.

Спать Логову не хотелось. Он лежал с открытыми глазами и думал о ребятах. Светлов… Какой он все-таки славный парнишка! Действительно светлая душа. Теперь Алексей перейдет к нему с Первого Шурфа. Они станут друзьями. Это хорошо. А Люба! Она очень похожа на Светлану. Нужно выгадать на каникулах день-другой и обязательно съездить в Р.

«Ты угадал…»

Когда Светлана чуть слышно прошептала эти слова, Виктор Петрович, как он теперь вспомнил, долго не мог ничего говорить. Он только до боли крепко сжал в своей руке руку девушки. Не то чтобы Логов не поверил своему счастью — нет, он верил ему, верил Светлане, верил ее любви, но счастье было так огромно, что не вмещалось в его сознании. И хотя счастье было огромно, оно все-таки было не полно. Пришедшая однажды мысль о том, что он самый обыкновенный человек, а она — талант, что в Москве она может встретить лучших людей, но уже будет связана, эта мысль не давала ему покоя. Он высказал Светлане свои сомнения и этим не на шутку обидел ее. Девушка стала говорить, что и он талант и пишет прекрасные стихи (чему Виктор Петрович никогда не верил) и что, если бы он даже не был талантлив, она бы все равно любила его.