Борис Зайцев - Первый год

— Ты просто разлюбил меня! — сквозь слезы говорила Светлана. — Ты ищешь предлога… Ты нашел здесь другую. Я знаю. Та, что внизу, когда ты знакомил. Что ж, она хороша! Я по одному взгляду поняла, что она тебя любит. Уходи! Уходи к ней! Я тебя не держу.

Виктор Петрович испугался и растерялся. Но, поразмыслив, счел вспышку Светланы хорошим признаком.

Они помирились и решили, что летом станут мужем и женой.

«В июне, значит через полгода». И Виктор Петрович уже представлял себя семейным человеком, как они будут жить со Светланой, какие у них установятся отношения. И в этих новых их отношениях было много такого, о чем Логов никому не решился бы рассказать. Созревшая сила мужчины тревожила его. Наедине с собой, в тайных мыслях и мечтах он уже давно стал мужем любимой девушки.

Виктор Петрович уснул только под утро.

Проснулся Виктор Петрович в одиннадцатом часу и, наспех позавтракав, пошел к Приходько. Учитель почему-то был уверен, что разговор с Марусиной тетей (родители девочки погибли во время войны) поможет ему разгадать «загадку Ивана Кузьмича».

Дом Приходько находился по ту сторону Дворца культуры, если идти от школы. Логов с осени не был в этом районе и теперь поражался, как изменилось все кругом. На перекрестке двух улиц, где недавно из груды обломков торчали ржавые ребра измятых рельсов, появился маленький сквер с фонтаном и клумбами. На фонтане лежала высокая снежная подушка, а дорожки между клумбами были расчищены. На противоположном углу украшенный колоннами и лепными карнизами, сбросив леса, в полный рост всех своих пяти этажей поднялся новый дом. За ним виднелось несколько начатых зданий: зима в буквальном смысле слова заморозила строительство. Только длинный корпус городской больницы по-прежнему дико и мрачно чернел копотью обгорелых стен, еще пахнущих военной гарью.

«Эти развалины как чудовищный череп с пустыми глазами окон». Логов прибавил шагу.

Маруся жила в одном квартале от больницы. Низкий глиняный домик стоял в глубине тесного двора, застроенного сараями и сарайчиками, навесами и будками, перегороженного плетнем, за которым в куче золы и свежего навоза копались куры.

Когда Виктор Петрович вошел в калитку, огромный рыжий пес, гремя цепью на длинной проволоке, с лаем бросился в его сторону. Логов остановился, чувствуя, что отступать поздно и опасно. Непроизвольно шагнул он навстречу собаке и сделал движение, как будто поднимает камень. Пес, рыча и роя задними лапами снег, отступил.

На лай из сарая выбежала Маруся с белым жестяным ведром, из которого валил густой пар. Узнав учителя, девочка загнала собаку в конуру и постояла, пока Виктор Петрович шел по двору и входил в сени. Через минуту она тоже вошла в сени, и Логов услышал вкусный запах парного молока.

— Извините, Виктор Петрович, — проговорила Маруся, не зная сама, в чем она была виновата.

— Вы-то за что извиняетесь? — с улыбкой спросил учитель. — Ваш пес честно исполняет свои обязанности. Стало быть, и он не виноват. К тому же все кончилось благополучно.

Они вошли в дом. Низкий неровный потолок висел над самой головой. Логов без труда мог достать его, если бы поднял руку. В кухне стояла большая печь с зонтом и торчащими наверху двумя задвижками. Когда учитель снял шапку и пальто, Маруся провела его в другую комнату, такую же низкую, как первая, только потолок здесь был обшит узкими длинными досками. Два крошечных оконца давали мало света, тем более что старинная мебель, пыльная и плешивая, потертые скатерти и скатерки, засаленные подушки, подушечки и покрывало на почерневшей деревянной кровати — все было темное. Пахло нафталином, какими-то сухими травами, что торчали из-за картин и мутного зеркала в резной раме, и еще чем-то прелым и затхлым.

— У вас и форточек нет, — сказал Виктор Петрович, глядя на окна и нерешительно опускаясь в предложенное ему кресло. — Воздух тяжелый.

— Раньше окна открывались, а сейчас нет: перекосились, — отвечала Маруся. — Старое все.

— Тетя ваша дома?

— Дома. Позвать?

— Да, пожалуйста.

Девочка вышла в дверь, которой Виктор Петрович прежде не заметил: она была наполовину задвинута платяным шкафом и скрыта темной занавеской. Из комнаты, куда вела эта дверь, послышались вздохи, недовольное бурчание, потом испуганный шепот (старуха, видно, спала). После долгой возни, сопровождавшейся торопливым шарканьем туфель, щелканьем застегиваемых кнопок и еще какими-то шорохами, Марусина тетя, наконец, вышла к Виктору Петровичу.

Это была невысокая полная женщина, еще довольно свежая для своих пятидесяти лет. Ее живые глаза из-под нависающих верхних век быстро осмотрели комнату — мол, все ли в порядке? — и остановились на учителе.

— Доброе здоровье, Виктор Петрович! — улыбнулась Федора Николаевна (так звали Марусину тетю). Говорила она певучим голосом, на «о», растягивая слова. — Наконец-то вы к нам пожаловали! Милости просим.

— Здравствуйте. Да, решил вас навестить, — отвечал учитель. — Вы же знаете, что у Маруси две двойки.

— Как не знать! — Женщина безнадежно махнула рукой. — Девка в невесты годится, а ума не нажила… Маруська, ну-ка, иди потолкуем.

— Нет, нам лучше без нее, — возразил Виктор Петрович.

— Тогда пойди курам ячменю подсыпь, — обратилась Федора Николаевна к вошедшей в комнату девочке. — Да у Зорьки почисть и солому смени. Чтоб живой рукой было сделано!

Маруся стояла перед тетей, вся сжавшись, вобрав голову в плечи. Ее ресницы и брови вздрагивали. Последние слова как будто плетью хлестнули девочку: она не вышла, а выбежала за дверь.

— До чего же ленивая, просто беда! — продолжала женщина. — Уж сказала бы, что много работать заставляю. А то ж нет! Хоть и стара становлюсь, а все сама да сама, потому понятие имею, что ученица. Как-никак в классы ходит, хоть и проку с того…

Логов задержал на Федоре Николаевне изучающий взгляд и сказал:

— В том, что Маруся плохо учится, не только она виновата…

— А кто ж ей виноват?!

Учитель пока не хотел открывать Федоре Николаевне всего, что думал, и оставил ее вопрос без ответа. Он спросил:

— Много Маруся дома занимается?

— Какой там! От силы час, а то книжечки читает. Дури у нее много да лени, вот что я вам скажу! Никто ей не виноват! — Женщина говорила это уже не прежним певучим голосом, а резко и с явной досадой.

«Видно, за живое задел», — Виктор Петрович сбоку наблюдал за хозяйкой.

— Какие книги читает Маруся? — поинтересовался он.

— Сами глядите. Там у нее все. — Федора Николаевна указала на дверь за платяным шкафом.

Они вошли в уютную, хотя и очень маленькую комнатку, где с трудом поместились только узкая койка да небольшой стол, придвинутый к единственному окну. И эта «Марусина светелка», как заметил учитель, была полной противоположностью первой комнате. Все здесь было чисто и светло: и яркий коврик над кроватью, и скатерть на столе, и вышитая оконная занавеска. С левой стороны окна висел белый пластмассовый репродуктор, с правой — книжная полка. По корешкам Виктор Петрович узнал учебники, томики Грибоедова, Крылова, Пушкина, Лермонтова и Льва Толстого.