Борис Зайцев - Первый год

Логов разделся и, продолжая разговаривать с матерью, которая хлопотала у стола, принялся осматривать комнаты. В первую минуту ему показалось, что он не был дома много лет. В знакомой с детства обстановке вдруг обнаружились незнакомые стороны. Всюду стояли как будто прежние вещи и стояли на прежних местах, но все они словно уменьшились, потускнели и представились Виктору Петровичу одновременно и трогательно-наивными, и далекими, как детство, и близкими, как все, что напоминает о детстве. Вот старинный с огромной трубой граммофон, подаренный семье Логовых на новоселье кем-то из рабочих. Когда накручивали пружину, граммофон оглушительно трещал. Массивные пластинки со сфинксами и сиренами на пожелтевших наклейках были страшно заиграны. Из трубы долго слышался невообразимый шум, и только на середине записи начинала звучать глухая музыка и полустертые голоса. Вот бюст Пушкина, когда-то сделанный Виктором Петровичем из большого куска мела. Бюст потемнел и обтерся, но мать хранила его и всегда держала на самом видном месте так же, как и радиоприемник, — память погибших сыновей. А вот и высокий — до потолка — стеллаж с книгами.

Логов походил по комнатам, порылся в книгах, посидел за своим письменным столом, и неожиданно совсем другое, противоположное первому, чувство охватило его: ему показалось, что он никогда и никуда не уезжал из родного дома.

Мать тем временем собрала завтрак и позвала сына к столу.

— Ты чего же не написал, что приедешь? — спрашивала она. — Я бы приготовила…

— Мама, у тебя и так всего наготовлено — за неделю не съесть! — смеялся Виктор Петрович, указывая на уставленный кушаньями стол. — И потом ты знаешь, что я только уезжаю открыто, а приезжаю всегда тайком… О, балык! Славная штука.

— Выпей вот сначала вишневки, да и кушай себе на здоровье.

— Своя?

— А бывала у меня когда чужая?

— Это верно. Лучше твоей наливки нигде не найдешь. Так давай вместе выпьем.

— Будто не знаешь, какая с меня пьяница! Разве только за твой приезд? Ну, плесни чудок, как твой батька говорит. Будет! Будет!

Виктор Петрович залпом осушил стопку. Мать сделала один глоток и отставила рюмку:

— Больше не могу. А ты, сынок, пей да кушай, меня не слушай. Ишь, как похудел. И то сказать: на столовских-то харчах дюже не раздобреешь.

— Светлана давно была?

— Под Новый год забегала, тревожилась, что писем от тебя нет.

— Да, да! Помнишь, какая метель разыгралась? Поезда и то не шли.

— И у нас не лучше было. Света белого не видели… Ну вот, зашла, рассказала, как ездила к тебе. Будто и рада, и такая веселая, а все что-то губы кусала. Письма, слышь, твои просила почитать, что нам писал. Я, конечно, дала: не чужой ведь человек, девушка она хорошая. Успокоилась вроде. Вы с нею, случаем, не повздорили? А?

— Нет! Неужели она снова? Ну, мама, спасибо, я наелся.

— Да ведь ты ничего не кушал!

— Спасибо, спасибо! Мне сейчас нужно сходить… по делам.

Виктор Петрович торопливо надел пальто, кое-как нахлобучил шапку и выбежал на улицу. Старушка укоризненно покачала головой и вздохнула:

— Знаю я эти дела! Сказано, молодые.

Виктор Петрович выбежал из дому и направился к телефонной будке, что стояла неподалеку, на углу. Пять раз набирал он номер детской консультации, где работала Светлана, и пять раз путался. Наконец дозвонился и попросил вызвать медсестру Полонскую. Но ему ответили, что Полонская заступит на работу только с двух часов дня. Тогда Логов остановил свободное такси и через весь город помчался к Светлане на квартиру.

За окнами автомобиля потянулись сначала низкие и редкие, потом высокие, вплотную сдвинутые дома, с мерзлыми стеклами, со снегом на подоконниках, карнизах и балконах. А вдалеке здания и вовсе сливались в сплошную голубовато-серую стену, теряющуюся в морозной дымке.

Логов рассеянно смотрел по сторонам, думая о том, как Светлана встретит его. Но вот и знакомый дом. Крутой взлет промелькнувших ступенек. Дверь. Виктор Петрович на минуту остановился, чтобы перевести дыхание, и по старой привычке дал один короткий и два долгих звонка — первую букву своего имени по азбуке Морзе.

— Витя, ты?! — послышался за дверью звонкий радостный голос Светланы.

— Света!

Хотя Светлана ждала приезда Виктора Петровича, зная, что в школах начались каникулы, встреча была для нее неожиданной: мало ли какие дела могли задержать учителя в Н. И теперь, когда, отворив дверь, девушка увидела Виктора Петровича, она со счастливой улыбкой пошла ему навстречу и уткнулась лицом в холодный мягкий воротник его пальто.

— Здравствуй! — Логов нежно поцеловал Светлану, и та в ответном порыве сильнее прижалась горячей щекой к его губам.

— Здравствуй, Витя! А я так боялась, что ты не приедешь.

— Я и сам боялся, Света.

— Ты не сердишься на меня?

— За что?!

Девушка молчала.

— Если б даже и было за что, я бы все равно не смог на тебя сердиться.

— Витя! Ты такой умный, добрый, а я столько глупостей тогда наговорила — стыдно вспомнить.

— А ты не вспоминай!

— Славный мой! Ну, пойдем…

Светлана была дома не одна: в комнате сидела незнакомая Виктору Петровичу рыжая девушка, пухлая и румяная, как сдобный калач.

— Витя, знакомься: это Аня, такая же медсестра, как и я.

— Ты уж скажешь! — заговорила Аня басовитым громким голосом. — Я для него совсем не такая, как ты. — И, не обращая внимания на то, какое впечатление произвела ее шутка, она расхохоталась.

Логов пожал плечами и, взяв альбом с фотографиями, сел в стороне. Светлана, смущенная и молчаливая, стала накрывать стол, тайком поглядывая на Виктора Петровича.

«Бессовестная!.. Она ему сразу не понравилась, — думала Светлана. — Да и кому она может понравиться! Зачем-то пришла и сидит. Странная! А он за эти полгода изменился: сдержаннее стал, спокойней и, кажется, уверенней. Как я раньше этого не заметила, когда была в Н.? Да, уже не мальчик, а настоящий мужчина. Такой он мне еще больше нравится. Хороший. Самый лучший! Мой! Вот если посмотрит… Посмотрел! Посмотрел! Значит, любит! Я загадала. Любит! Любит!»

Логов между тем сначала украдкой, потом, забыв, что в комнате находится посторонний человек, открыто любовался Светланой. Ему, как никогда прежде, было удивительно радостно и приятно видеть ее прекрасное, разрумянившееся лицо, ее красивые, оголенные до локтей руки, расставлявшие на столе посуду, и всю ее тонкую стройную фигуру. Каждое движение Светланы восхищало Виктора Петровича, а каждый взгляд отзывался в его сердце.

Ни Логов, ни Светлана не заметили, как ушла Аня. Они сели завтракать, но даже не прикоснулись к еде и не обратили внимания на то, что на стол была выставлена из буфета почти вся посуда. Они сидели и молчали и боялись взглянуть друг на друга. Оба чувствовали какую-то неловкость, может быть, потому, что были в квартире одни.