Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

Проговорили мы с Семеновым до глубокой ночи. Проснулись оттого, что в комнате появились работники райкома, быстро вскочили, убрали со столов одежду, привели себя в порядок. Формальности с учетом были закончены быстро, после завтрака мы с Даниловым собрались тронуться в обратный путь, он пошел запрягать лошадь. Семенов сунул мне в руки толстую свернутую в трубку тетрадь в клеенчатом переплете.

— Мой дневник, вел его, когда охотился на побережье в Арктике, — сказал он. — Может, пригодится для газеты. Не удивляйся, встретишь грамматические ошибки, буду благодарен, если поправишь. Одна только просьба: там есть записи о плохом человеке, я даже имени его не упоминал, вычеркни все, оставь то, что было хорошего. Так, наверное, правильнее. Зачем вспоминать про плохое?

Дневник охотника на арктическом побережье! Такого журналистского везения и ожидать было трудно. Я сказал, что обязательно прочту, если можно, какую-то часть дневника подготовлю к печати, а тетрадь верну.

И тут я вспомнил о клыках мамонта. Позади райкомовской юрты под снегом действительно были навалены дугообразные заостренные с одного конца бивни. Я залез в яму и, стоя по колено в снегу, с трудом выволакивал на свет божий один бивень за другим. Все они растрескались от времени на костяные буровато-желтого цвета слои, похожие на годовые слои дерева, некоторые клыки превышали мой рост, были неподатливы, как-то странно выворачивались из моих рук. Я спешил, надо было поскорее трогаться, раскраснелся, вспотел. На краю ямы выросла груда бивней, и я никак не мог выбрать себе что надо: то более или менее сохранившийся бивень, будучи поставлен одним концом в снег, был слишком мал, не доходил мне и по грудь, то подходящий, как мне казалось, по размеру гигант весь расщепился на слои, напоминая гнилое изогнутое бревно, то у клыка был выщерблен острый конец… За этим занятием меня и застал Данилов. Постояв некоторое время у ямы и с изумлением понаблюдав мою работу, он сказал:

— Эта кость плохой, как гнилой дрова…

— Да причем тут дрова?..

— Зачем ты чистишь помойка? Они сами все уберут, нам ехать давно пора… — не унимался Данилов.

— Хочу выбрать на память, — сказал я. — Это же бивни мамонтов.

— У тебя дома никогда не был такой мусор? — удивился Данилов.

— Подгони сюда лошадь, — сказал я, — возьмем все бивни, а потом в Дружине я отберу самый хороший, сейчас некогда.

Данилов прекратил спор, привел под уздцы лошадь, опасливо косившую лиловым оком на груду бивней, и принялся помогать мне укладывать бивни в сани. Вскоре розвальни стали походить на доисторическое чудовище с торчавшими по бокам выгнутыми страшными клыками. Семенов вышел нас проводить, увидел живописную картину и принялся пританцовывать на снегу и- хохотать. Из юрты высыпали все работники райкома и тоже покатывались со смеху. Я объяснил, в чем дело.

— Жадность никогда до добра не доводила!.. — смеясь, воскликнул Семенов. — Как же вы сами поместитесь в санях? Этих клыков хватило бы на пять музеев, если бы были целыми. Послушай моего совета: побросай их на дороге, никому они не нужны.

Я молча пожал руки провожавшим, и мы с Даниловым зашагали рядом с санями, я опасался влезать в них на виду у людей, не так это было просто. Миновали последнюю юрту, дорога вошла в кустарник.

— Стой, — мрачно сказал я. — Давай садиться.

— Садись, — сказал Данилов и остановил лошадь.

Я залез в сани, с ожесточением растолкал бивни и, втиснувшись между ними, опустился на сено. Данилов дернул вожжи, зашагал рядом с розвальнями. Какой-то бивень подпирал мне спину, какой-то давил на грудь. Ясно было, что Данилову места нет. Я выкарабкался из-под клыков, встал на колени, с трудом приподнял один бивень и вывалил его на обочину дороги.

— Садись, — сказал я.

Данилов, не оборачиваясь, помотал капюшоном кухлянки и упрямо продолжал шагать рядом с санями. Я вывалил за борт второй бивень.

— Место есть, Коля, садись… — крикнул я.

Данилов обернулся, оглядел клыкастые сани и, помотав головой, сказал:

— Тебе кость нужен, я пешком пойду, лошадь жалка, не потянет… — Он помолчал и, вышагивая возле саней, заметил: — Первый раз вижу человек, который так много плохой кость забрал. Кому будешь торговать?

— Стой! — крикнул я.

Данилов одержал лошадь, сани остановились. Я принялся выворачивать из сена и выкидывать на обочину один бивень за другим. Остался последний. Приподняв, оглядел я его со всех сторон. До того он был обшарпанный, грязный, расщепленный с обоих концов, растрескавшийся на слои, что я без малейшего сожаления выбросил и его.

— Все! — сказал я. — Садись, поехали, и так много времени потеряли. — На душе у меня стало легко и хорошо. — Спасибо за науку, — сказал я, когда Данилов устроился в передке саней и взмахнул вожжами.

— Какой наука? — удивился Данилов. — Я тебе плохого не хотел. Места не был садиться, лошадь жалел. Хочешь, заберем обратно вся кость, если тебе нада? Я пешком пойду.

— Ну нет, — сказал я, — с меня хватит этих переживаний. Вполне!

— И мне хватит, — сказал Данилов, видимо, все же имея в виду нечто иное, чем я. — Будем погонять?

— Давай… — сказал я. — Заря-то какая, вся в золоте… — воскликнул я, вглядываясь в сверкающие нити и как бы светившиеся изнутри башни замка. — Хорошо!

— Хорошо! — от души согласился Данилов.

Лошадь пошла рысцой, и острый ветерок заставил меня прикрыть рукавицей лицо и сузить глаза. Не хотелось отворачиваться от жаркой светлой страны за синей полосой тайги на далеком берегу озера…

— Эх, плоха Наталья! — вдруг сказал Данилов.

Я молчал, так неожиданно было его замечание.

— Она плохая или ей плохо? — спросил я, наконец приходя в себя. Созерцательное настроение покинуло меня.

— Федор драмкружок не пускает… Жалка девка!

— А ты бы поговорил с Федором… — сказал я и, радуясь тому, что Данилов сам начал откровенный разговор, который у меня с ним не получался, и встревоженный его сообщением.

— Он говорит: не твоя дела… Он и меня не пускал, а я ходил, — простодушно добавил Данилов.

— Почему же не твое дело? Ты его друг, товарищ.

— У него нет никакой друг, одна Наталья… — как-то горестно сказал Данилов и, повернувшись ко мне и посмотрев мне в лицо, добавил — Я правда говорю.

— Ты ему жизнь спас, как же ты не друг ему? Ты настоящий друг.

— Нет! — решительно сказал Данилов. — Я ему жизнь не спасал, так проста получилось… Настоящий друг ему Наталья. Больше никого у него нету. Если бы я был друг, я бы тоже не пошел драмкружок. Наталья друг ему, она не пошел…

Лошадка бежала ровной рысцой, полозья иной раз поскрипывали в неглубоком, надутом за ночь пургой затвердевшем снегу.