Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

Однажды он сказал ей очень требовательно:

— Поедем, Рада, в воскресенье на Волгу.

— А почему бы не поехать? Поедем, Батырев!

Поросший березами берег полого спускался к Волге. С одной стороны березняка лежало покатое поле, шелестя колосившейся зеленоватой рожью, с другой — неглубокий овраг в тальниках, по дну которого журчал светлый ручей.

От берез, тихо качающих на ветру вислые зеленые ветви, колебалась на земле прохладная узорная тень. Река играла рябью, будто расплавленным золотом, сверкала слепящим отражением горячего солнца.

Батырев сидел в тени с этюдником, водил кистью по мокрой бумаге.

— Тьфу! — вдруг он схватил лист бумаги, скомкал и отшвырнул.

— На кого вы сердитесь, Батырев? — спросила Рада, не поворачивая головы. Она лежала на горячем песке спиной к Батыреву, прогнув талию и закинув руки за голову. На бедрах ее голубела полоска материи и такие же завязочки пониже лопаток.

Батырев сел с ней рядом.

— Сержусь на себя, Рада. Попробовал написать этюд, вода не получается.

— А я блаженствую. Какой тут воздух вкусный! Чем это пахнет?

— Рекой.

— А еще?

— Березовыми листьями.

— А еще?

— Еще пахнет солнцем.

— А еще? — улыбаясь и озорничая, допытывалась девушка. — Ну? Не знаете, Батырев?

— Не знаю.

— Еще пахнет плодородной землей. Это от ржаного поля.

Батырев шумно втянул ноздрями воздух.

— Верно! Так и несет паханой землей. У вас верхнее чутье.

— Что это значит? — серьезно спросила девушка и перевернулась с боку на спину.

— У охотничьих собак бывает разное чутье. Одни чуют, нюхая у самой земли, другие поверху, высоко подняв голову. Ну вот и говорят: верхнее чутье, нижнее чутье.

— Какое же больше ценится?

— Верхнее.

— Ого! Значит, я чего-то стою, хотя бы с точки зрения охотников.

Она тряхнула головой, волосы струисто пролились на плечи, с плеч на песок, взгляд метнулся в небо, где плавал кругами ястреб.

И Батырев увидел широко раскрытые глаза девушки с черными зрачками, окруженными синей радужкой в темном ободке. Он с диким восторгом вскричал:

— Вижу себя в вашем глазу, как в зеркале! Чудесно! Прекрасно!

Приникнув к шее девушки, он прошептал:

— У вас красивые глаза, Рада.

Она промолчала.

— Вы нравитесь мне.

Она резко села, одним махом вскочила и побежала в березовую рощу, по-телячьи выкидывая в стороны ноги. Легкая игривая сила понесла Батырева следом за мелькавшей мимо берез девушкой. Сейчас Батырев жил радостным ощущением своего молодого тела, сознанием своего превосходства над всем видимым ему миром. Он был попросту счастлив, пьянел и дурел, не понимая, что с ним происходит, а лишь чувствуя, что день прекрасен и жить хорошо.

Березы лениво шевелили ветвями, и, казалось, все плыло, покачиваясь и прозрачно дымясь: белотелые, в черных родинках, стволы, мягкая трава, зеленая на солнце и синяя в тени, снежная россыпь ромашек. Качался на бегу Батырев, и шершавые листья берез обмахивали его раскрасневшееся в веселом возбуждении лицо.

— Батыре-е-ев! Идите сюда-а-а!

Девичий голос раскатывался певуче, и Батыреву приятно было слушать, как медленно умирают звуки: «е-ев!., а-а-а!»

Девушка стояла по грудь во ржи, перебирая руками колосья с отрастающей уже колючей остью. По ржи пробегала легкая рябь, накатывалась на обнаженное тело, щекотала кожу. Несмолкаемо выстукивали свою стрекочущую песню кузнечики. Ползали божьи коровки в красных сарафанчиках с черными горошинками.

— До чего же хорошо тут, Сережа!

— Прекрасно! Сильная рука его прикоснулась к горячему девичьему плечу. — Вы не сгорите?

— Можно и сгореть. — В полураскрытых улыбающихся губах ее белели плотные блестящие зубы, уголки губ чуть заметно вздрагивали, быстрый веселый взгляд скользил по загорелому лицу Сергея с выпуклыми надбровьями, по горбатому носу… — У вас, Батырев, девичий рот.

— Да ну?

— Правда… маленький рот.

Ему показалось странным, почему она сказала о его губах, и он безотчетно потянулся к ней, сам не зная зачем— то ли обнять, то ли просто прикоснуться, — а она увернулась.

— Пойдем купаться. — И пошла неторопливо, распевая:

— Утоли моя печали, утоли!

Сергей дурашливо пробасил:

— Утолю, утолю!

Вода освежала их тела, гасила недавние тревожноволнующие ощущения. Рада наслаждалась купанием до самозабвения. Отплыв от берега, она легла на спину, раскинув в стороны руки, и не шевелилась, отдавшись реке. Течением медленно несло ее, то обдавая холодными струями, то нежа теплом. Лицо ее было обратно к небу, и в глаза лилась глубокая синева. Ни один звук не доходил до ее слуха. Было такое состояние, будто тело ее растворилось в воде, а вода соединилась с небом.

Но вот что-то холодное коснулось спины, она испуганно вздрогнула, перевернулась на живот. Водоросли цеплялись за руки, и она поплыла на чистую воду, крикнула:

— Сережа!

Страх прошел, и приятно успокаивающим было приближение берега, на котором стоял, точно высеченный из камня, Батырев, мокро блестящий на солнце, с выкинутой навстречу плывущей девушке мускулистой рукой.

— Ра-да-а-а!

Высокий голос взмыл над рекой, звонко отдался в березовой роще и раздробился где-то искаженно и гулко.

Она выходила из воды медленно, вырастая из золотистой ряби. Линии тела рождались плавно, четко обрисовывая легкую округлость форм.

— Руку, Рада! — Батырев одним прыжком оказался рядом с ней, взял ее за руку, и они выбежали на берег, с детским восторгом взметая брызги.

В тени, на раскинутой по траве холстине была живописно разложена еда.

— Прошу к столу! — вслед за широким жестом Батырев подхватил девушку, поднял и бережно посадил на холстину. — Будем пировать.

К запасам художника девушка прибавила свои, и Батырев прищурился, оглядывая снедь.

— Неплохой натюрморт!

Обветревший хлеб, свежие хрустящие огурцы, сочные помидоры, вареные яйца — все было вкусно, а спелый арбуз, охлажденный в родниковом ручье, сладко таял во рту.

— Я хотел взять вина, да без вашего согласия не решился, — сказал Батырев.

— И хорошо сделали: у меня без вина голова кружится.

Им было дьявольски весело. Смех неудержимо взрывался без всякого повода, пустячные разговоры звучали значительно, и хотелось сделать друг другу что-то хорошее.

— Отдыхайте, а я схожу за родниковой водой, чай вскипячу, — сказал Батырев, постелив на траве плащ.

— Спасибо!

Когда он вернулся, девушка спала. Запрокинутое лицо ее было младенчески спокойно, на полураскрытых губах замерла улыбка, таящая блаженство отдыха и чувство беззащитности.

Батырев прошептал бунинские стихи: