Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

С чувством нежной жалости к девушке, с сознанием ответственности за нее Батырев отошел и, стараясь не шуметь, разжег костер, повесил чайник, на цыпочках сходил к ручью за глиной и стал лепить спящую девушку. Ему приходилось рисовать обнаженных натурщиц, но в их позах всегда чувствовалась некоторая напряженность, подчинение тела воле и разуму. А сейчас воля девушки была отключена, и тело ее, удивившее Батырева совершенством линий, жило независимо, само по себе. Батырев мял в пальцах глину, придавая ей нужную форму, одухотворяя ее движением жизни. Он лепил, ломал сделанное и снова лепил. Ему не хватало осязания девичьего тела, а без этого глина не оживала. Если бы его пальцы прошлись по изгибам бедер, по чуть выпуклому животу, по длинной шее, тогда он смог бы воспроизвести их в глине. Так думал Батырев.

Давно выкипел чайник, погас костер и солнце переместилось в поблеклом знойном небе, а Батырев все работал, не чувствуя ни жары, ни усталости. Наконец из кома глины выросли женская голова, плечи, грудь. «Она спит, — удовлетворенно думал он. — Не позирующая, а спящая».

Оставалось кое-что поправить, чтобы скульптура получила законченность, но девушка открыла глаза и резко вскочила на ноги.

— Ой, мне стыдно.

— Почему?

— Уснула. Можете подумать, что мне скучно с вами.

— Что вы! Я с удовольствием оберегал ваш сон и сделал скульптурный этюд.

Только сейчас она увидела в его руках маленькую скульптуру и склонилась над ней, щекоча лицо Батырева своими рассыпанными волосами.

— Это я?

— Да.

— Странно. — Внимательно разглядев свое изображение, Рада отодвинулась от Батырева и спросила: — Говорят, у художников развит культ женского тела?

— Это не так. Культа женского тела нет. Но все живое прекрасно, и художники передают красоту его на полотне, в мраморе, в дереве. Красиво и мужское тело. Вы видели «Лаокоон», или «Давида»? Очень красивы, например, кони. Недаром их ставили на общественных зданиях, на городских улицах. Живописцы любят писать рыб. Тут такое разнообразие форм и цвета!

— Да, красивого везде много. Еще много музыки вокруг нас… Вот послушайте!.. Шелестят березы… шуршат усатые колосья ржи… вода поплескивает у берега… кузнечики куют… пчелы бунчат… Все это — самородная музыка. — Рада зажмурила глаза, подставила лицо сольцу. — Сделайте так и услышите, как поет солнечный свет.

Батырев кивнул головой, завернул глиняную скульптуру в мокрый платок, положил в тени.

— Когда скульптура высохнет, я затонирую и подарю вам, Рада.

Девушка задумчиво повторила, отделяя слова:

— Подарю… вам… Рада…

Засмеялась и с разбегу бросилась в реку.

— Догоняйте, Сережа-а!

Накупавшись, они лежали на горячем песке.

Сергей спросил после долгих колебаний:

— Почему у вас ноги в синяках? И руки.

— С мотоцикла падала. Готовлюсь к женскому мотокроссу, трасса трудная, бывает, и упадешь. Синяки пройдут, зато натренируюсь.

— Охота вам?

— Очень охота.

…Солнце стояло над горой. Верх горы плавился, а теневая сторона лиловела, и река в тени коробилась тяжелыми волнами, поднятыми катером. На палубе, под парусиновым тентом сидели рядом Батырев и Рада. Свежий ветер хлопал оборками тента, шевелил ромашки на коленях девушки. В руках художника покоилась завернутая скульптура. Он думал о том, что минувший день дал ему радость. В сущности ничего не случилось, не было ничего такого… Но тут же он начинал спор с самим собой: «Нет, было, было!.. Шелестящие березы, шуршание ржи, золотая рябь реки, любимая девушка… Разве этого мало?..»

Рада смотрела на речной простор, на густеющие краски вечера, слушала шум воды за кормой, крик быстрокрылых чаек и мысленно обращалась к художнику: «Слышите, Батырев, самородную музыку?»

В следующую пятницу Батырев сказал Раде:

— А не поехать ли нам на Волгу на субботу и на воскресенье? На туристскую базу. А?

— Не могу: в воскресенье мотокросс.

Батырев был на женском мотокроссе, видел, как мотоциклистки в тугих куртках, в шлемах и больших защитных очках, закрывавших половину лица, бешено мчались на ревущих машинах то в гору, то под крутой уклон, иногда пролетая несколько метров по воздуху. Желтая пыль заволакивала все, и Батырев удивлялся, как машины не врежутся друг в дружку. Гонки ему не понравились, и он сказал об этом Раде:

— А я люблю. Скорость, сила, риск и борьба: кто кого обгонит.

Они встречались все чаще, а скоро Батырев стал бывать у Рады дома, познакомился с ее родителями.

Рада как-то рассказала про родителей:

— Предки мои крестьяне. Дед не захотел жить в колхозе, сбежал в город, и его безо всяких-яких наняли в дворники, дали клетушку в подвале. Прижился. А отец уж настоящим рабочим стал, сварщиком. И я — сварщица. Значит, рабочая династия. Это теперь модно, хвалить династии-то. А их — раз-два, и обчелся… Я после десятилетки стала работать. Теперь у меня уже трудовой стаж имеется. И заработок хороший.

Сергей Батырев тоже был из рабочих. Отец его, железнодорожный машинист с хорошим устойчивым заработком, хотел и сына сделать машинистом, но Сергей увлекся живописью. Знал он, что и талантливых людей могут преследовать одни неудачи — таковы капризы искусства, — но избрал путь художника.

…Им хватило двух месяцев знакомства для того, чтобы на третий — пожениться. На август пришелся отпуск у Рады, и решено было поехать на Черное море. Рада продала мотоцикл к с родительской помощью купила автомобиль.

Сергей не понимал, зачем ей обязательно нужен «Москвич».

—«Запорожец» первого выпуска можно купить дешево, — сказал он, на что Рада насмешливо выпятила пухлые губы.

—Эта консервная банка мне не нужна. Имеешь приличную машину, на тебя и взгляд другой… тебя замечает. То-то! Так что… утоли моя печали.

— Утолю, утолю. Делай, как знаешь. — И он поцеловал ей руку, пахнущую духами и бензином.

3

Убаюкивающий шум моря не рассеял грусть Батырева. Ему так не хватало Рады. Где она сейчас? И зачем он позволил ей уехать в Сухуми!

В тот день случилась первая размолвка его с женой.

Как обычно, он стал после завтрака работать, а Рада тянула его на пляж.

— Сходи одна. Я хочу до обеда поработать, а перед вечером вместе покупаемся.

— Мы приехали отдыхать, а не работать. — Сухо и твердо обрезала Рада. — Тебе работа дороже меня.

— С чего ты взяла?

Ты не расстаешься с карандашом и альбомом даже на пляже. На прогулку в горы пошли, так и там зарисовывал.

— Я иначе не могу.

— Почему же я могу? Отработала смену и до следующего дня о работе забыла. Ну, для чего ты здесь-то, на отдыхе-то все рисуешь?

— Для души. Потребность. Понимаешь?

— Нет, не понимаю. Надо работать, чтобы в кармане шевелились рубли, которые можно пускать на потребности жизни… А ты — каторжник. И что ты за это будешь иметь?