Алексей Югов - На большой реке

Нина не поняла.

— Ну, к дому вовсе не способная. Еще в школе бывало: велосипед да какой-то тир. А потом, как студенткой стала, будто и поумнела и по ученой части пошла, да только не по той, что отец. Вот и не выговорю сразу-то... Геолог. Замуж вышла. В Ленинграде живут. Да только слава, что в Ленинграде. А больше скитаются.

— Как скитаются?

— А так: с весны до глубокой осени все где-то по горам, по тайгам. Вот увидишь на карточке-то. Муж-то у нее такой же. Ну, зиму поживут в городе, а там и опять. Детей нету. «Не хочу, — говорит, — себя связывать!» Нынче-то ведь на этот счет у нас просто! Ой, нет, — как бы тревожно спохватилась она, — и думать не хочу, что и ты у нас такая же. Только тогда мне помереть будет спокойно, когда и твоего ребенка хоть покачать успею, — выходить где уж!..

Беседу их прервал Дмитрий Павлович.

— Ну, Нина Владимировна, — сказал он, впервые для важности назвав Нину по отчеству, — пока готовится ванна, прошу вас обозреть и принять ключи от ваших владений!

Он шутливо церемонным поклоном пригласил ее начать осмотр комнат.

— Хорошо, — отвечала она. — Обозреть я согласна, а уж ключи пусть остаются у того, у кого они были.

И она поцеловала в щеку Варвару Тихоновну.

Старушка была растрогана.

Он провел ее в свой кабинет. Нина осматривала эту обширную комнату с чувством трепета. «Так вот где работает он, вот где пишет своего «Святослава»!

Первое, что бросалось в глаза в кабинете академика, — это были книги, книги и книги. Добротные, хотя и не застекленные книжные полки обнимали почти до потолка все стены. Не уместившиеся на полках громоздились и на креслах, и на диване, и прямо на полу.

Сопровождавшая «обход» няня пожаловалась новой хозяйке:

— Уж не осудите, Нина Владимировна, ко своим книгам он мне и дотрагиваться не дает. Пыль, говорит, смахни, а перешевеливать и не смей.

Дмитрий Павлович шутливо прикрикнул на старуху:

— Ишь ты! Не успела новая власть в Дом вступить, а она уж и жаловаться!

На стенах не было ни портретов, ни картин.

Зато у одного из простенков высилось отлитое в полный рост гипсовое изваяние — «Летописец Нестор» Антокольского.

Нина узнала:

— Это Нестор?

— Да, Нина, этот человек был великим ученым своего времени. Равного ему наша область, то есть история, в средние века не имела.

— А для чего барометр у тебя? — удивленно спросила она.

— Барометр? О! Историку без барометра нельзя. Вещь первой необходимости!

Академик расхохотался, и она поняла, что он шутит.

Тут вступила няня:

— Это, Ниночка, я по этой штуке смотрю: погоду узнаю. Как ему одеться: в калошах выйти или без калош, шапку надевать или шляпу.

— Ага! Учту, — улыбнувшись, сказала Нина.

И еще одна забавная подробность этого строгого и простого кабинета кидалась в глаза: на обширном рабочем столе академика лежали громадные ножницы на привязи. Да, да, вбит был небольшой гвоздик в край стола, к гвоздику привязана бечевка, а на ней ножницы: словно конь на приколе.

Дмитрий Павлович, затаив улыбку, молча смотрел на Нину. Она подошла к столу, взяла ножницы — бечевка натянулась.

— Не понимаю, — произнесла она.

— А это знак непрерывной моей войны с женским царством, — объяснил он, кивнув головой в сторону Варвары Тихоновны. — А особенно, когда Верочка приедет. Ну, тогда ножниц не доищешься: чуть им выкраивать что-нибудь — сейчас хвать мои ножницы. На место никогда не кладут. А мне приходится вырезок много делать. Это уж третьи купил. Вот и привязал...

— Бедный! — Нина быстро отвязала веревочку от ножниц и выбросила ее в корзинку для бумаг.

Вошла в спальню, где торжественно высились две широкие кровати карельской березы и сверкало большое трехстворчатое зеркало.

И вдруг, взглянув на стену, Нина радостно ахнула и даже всплеснула руками: натюрморт Альховского, тот самый, от которого она в Кисловодске, на выставке ленинградских художников, глаз не могла отвести, теперь каким-то чудом оказался здесь, на стене их спальни.

И повешен он был так, что каждое утро, проснувшись, она могла увидеть его.

Картина была невелика размером. И ничего-то особенного, натюрморт как натюрморт: фрукты, кринка да еще развернутая книга с изумительно написанным листочком прозрачной бумаги-прокладки. Листочек этот чуть приотстал, и мнилось: повей легонький ветерок, и он с чуть слышным шелестом перелистнётся...

Словно бы вновь переживала те часы в Кисловодске!

На выставке тогда сидела за столиком девушка со списком всех выставленных картин. Там были обозначены и цены. Нина полюбопытствовала и внутренне ахнула и смущенная отошла: этот маленький холст стоил двенадцать тысяч рублей.

Нину растрогала та особая душевная тонкость, нежность, которую проявил Дмитрий Павлович, подарив ей эту картину не там, в Кисловодске, а именно теперь, когда они муж и жена.

Торжественный обход молодой хозяйкой ее владений был закончен и... чуточку омрачен.

Сразу как выйти из кабинета, была сбоку дверь еще одной комнаты. Нина остановилась, ожидая, когда Дмитрий Павлович откроет и пригласит войти.

Но он не сделал этого, а стоял смущенный.

Вместо него объяснила все Варвара Тихоновна:

— Это у нас Верочкина комната, — попросту сказала она. — И всегда уж на запоре. Один ключ с собой увезла, а другой мне оставила. И только, говорит, для уборки, а шевелить ничего не смей, а то, нянька, голову оторву! Да и оторвет — этакий сорванец. Когда приезжает — первым делом смотрит, не входил ли кто, не переставил ли кто чего в ее комнате... А почему она так сторожит? А потому, что прежде-то эта комната Зинаиды Семеновны была.

Однажды в Доме ученых, на концерте, профессорша Д. со своей дочкой, молодой вдовицей, устроили ей «встречу» примерно такую же, какой подвергнута была в театре Анна Каренина: во-первых, обе дамы показали вид, что они не заметили поклона Дмитрия Павловича, когда он и Нина проходили меж рядами кресел; во-вторых, как только стало очевидным, что Лебедевы усаживаются в том же ряду, обе дамы быстро перешепнулись и пересели.

Жена профессора Д. избрала своим «амплуа» бросать обличительные слова кому только ей вздумается, не взирая на годы и звания. Ее сторонились.

Теперь, проходя из зрительного в белоколонный зал столовой, к столику, в сопровождении дочери и ее подруги Лили́ , профессорша Д. громко, и даже рассчитанно громко, говорила:

— Это ужас: говорят, Лебедев взял ее прямо из какого-то котлована. Говорят, она простой экскаваторщик! И вы ее видели, Лили, ну, что он мог найти в ней?

Лили, уже не молодая, постная блондинка, с длинным и тонким, как пластинка, носом, придающим ей унылость, лишь сочувственно вздыхала.

И профессорша закончила так: