Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

Но Климов уже его не слушал, одни и те же слова слышались ему, одни и те же: «Деду плохо, деду плохо». Он вспомнил.

— Извини меня, — перебил он Ивана, — мне срочно надо ехать, дело у меня есть неотложное…

Климов поехал на вокзал и купил билет.

Была ночь, и в вагоне все спали. Только на редких остановках выходил в тамбур сонный проводник. Когда он открывал дверь, по вагону несло свежестью осенней ночи. Но гудел тепловоз, проводник захлопывал дверь, и опять мчит темень за окнами, четко, дробно торопятся колеса.

Климов старался уснуть под легкое покачивание, но не мог. Закрывал глаза и сразу же видел свою деревню, словно шел по ней; вспоминал даже тех, знакомых с детства, людей, которых давно позабыл. И все они в этот ночной час казались ему близкими, добрыми.

А поезд шумел в ночи и, зависая на мостах над широкими звездными реками, спешил на юг, к сереющему горизонту. Иногда проплывали в темноте далекие огни или же мелькал костер на ночном лугу, вспыхивал и забывался…

Под утро Климов уснул. Но только заметно посветлело, сон как рукой сняло. Он умылся и сел у окна. Холодный туман дымился над лугом. Климов с удовольствием опустил бы сейчас окно, чтобы подышать этим чистым прохладным воздухом, но в купе он был не один.

Выплыла из тумана какая-то деревня, тихая, сонная. Потом начался лес, который неожиданно отступил, открывая взгляду еще один луговой простор. Климов смотрел в окно и не мог оторваться — это уже была его родная земля. Над верхушками дальнего леса багрово вспухало небо, затем его как будто резанул высунувшийся солнечный диск, и ярко брызнули первые лучи. Тотчас же росный луг рассыпал на всем своем зеленом пространстве сверкающие бусинки; река, уплывающая из луга в пестрый осенний лес, заиграла переливами света. Приветствуя восход, весело протрубил тепловоз, словно огромный зверь в упоении стремительного, сильного бега, и в вагоне начали просыпаться. А вскоре стало шумно. Климову же казалось, что среди всех, кто был его попутчиками, он один так остро воспринимает и лесные просеки, мимо которых с шумом проносился поезд, и вербы над тихой речкой, и это блестящее от утренней влаги шоссе, что тянулось по полю за горизонт. Даже вялости после плохого сна не было, лишь немного ломило тело, но дух был бодрый.

Поезд сбавил ход. Попутчики Климова стали собираться; он выглянул из купе — в проходе уже толпились с чемоданами, узлами. Приближался областной город, отсюда Климову еще два часа пути, но мало кто едет в ту сторону — глушь.

Он надел плащ, пробрался вперед и спросил у проводника:

— Сколько здесь будем стоять?

— Двадцать минут.

Когда он сошел на перрон, то даже поежился: было прохладно. Уже холодный ветер нагнал на небо частые облака, и солнце, то исчезая, то появляясь, было что фонарь, которым кто-то семафорил земле. Однако тепло еще могло наступить.

Через вокзал Климов вышел к небольшой площади и, огибая ее, направился в первую же улицу. На некоторое время он словно стал жителем этого города. Шел неторопливо, разглядывая дома, людей. Чувствовалось, что это тихий город, но он помнил: редко кто из деревни ездил далеко, дальше райцентра ездили только сюда, как говорили, «в область». Учиться раньше уезжали тоже только сюда. А он в свое время проехал мимо, словно ступень какую-то перешагнул. Конечно, сейчас уже не те времена, не те маршруты. Это бабка за всю жизнь дальше райцентра не ездила, а одноклассники, так те по всей стране разлетелись, подумал Климов. Но все же только сейчас он шел по городу, в котором мечтал побывать с детства.

Возле длинного забора, огородившего какую-то стройку, он остановился и начал читать афиши. В городе было два театра, он даже бегло прочитал названия пьес, которые они ставили. Даже пьесы были такие же, как и в том городе, где он жил сейчас! Воистину там хорошо, где нас нет, подумал он. Потом, взглянув на часы, повернул к вокзалу. Его ждал поезд, здесь он все же был проездом. Ветер дул в спину, словно кто-то легонько подталкивал его, так казалось.

Вагон опустел. Тихо в нем стало, свободно. И хорошо было сидеть в тепле, у окна, чувствовать, как поезд медленно набирает скорость, и верить — все, что было в жизни, все к лучшему.

Низкие домики окраины отлетели назад, и перед окном, словно круг театральной сцены, начал медленно поворачиваться луг, а вдали, как подвешенные к небу декорации, холмами поднимались черные поля. Поезд вытянулся на этом просторе, и скорость его стала незаметна, как незаметна скорость узкой горной речки, вырвавшейся на равнину. И все, что не давало ему эти годы покоя, да и сама неприкаянная его жизнь, все спрессовалось в памяти, уже не волнуя его. Оживало другое, чистое, детское. Он смотрел на эту землю, где родился и вырос, и не мог понять, почему так долго не был здесь. Но за окном все же поворачивался не тот единственный луг, и поля до лесистого горизонта были еще не те, что первыми вошли в его сердце и которые, наверно, уходят последними…

И вот — пора. Климов надел свой легкий болоньевый плащ, повесил на плечо синюю спортивную сумку и вышел в тамбур. Вагон еще качался на ходу, но уже чувствовался стихающий его ход. Климов стоял в тамбуре, смотрел в дверное стекло и часто перебирал пальцами ремень сумки. Медленно проплывал домик станции; вагон дернулся, лязгнул, и стало тихо. Он спрыгнул с подножки на утоптанную землю, помедлил, осматриваясь, и направился к станции. Проводницы, скучающие в тамбурах, лениво смотрели ему вслед.

Небо было хмурым, как и в тот день, когда он отсюда уезжал. Словно вчера это было! Тот же скверик с одинокой березой да кустиками у лавочек, за станцией пыльная площадь, колодец с воротом… Шесть лет здесь не время.

У магазина стоял автобус. Он был пустой, и шофер выжидающе смотрел на Климова, который шел через площадь. Как только он сел, автобус зафырчал и тронулся, покачиваясь на булыжниках. Он посмотрел на часы — десять. «Через час буду в Лохвице, а оттуда днем в деревню как-нибудь доберусь…» Откинулся на спинку сиденья и только тогда впервые почувствовал усталость. Закрыл глаза, расслабился. Что ждет его дома?

Автобус останавливался, садились люди; Климов же почти не открывал глаз, никого не видел, и все равно спокойствие не приходило. На одной из остановок, когда открылась дверь, сильно потянуло свежим влажным воздухом. Климов поежился, взглянул в окно. Над лесом, что пестрел на горизонте, шел дождь. Когда пожилая женщина, обутая по-осеннему, в кирзовые сапоги, втащила за собой в автобус корзину, из которой настороженно тянул шею гусь, дверь закрылась, и под вздрагивающими колесами опять зашуршала дорога. Автобус был небольшой, но и людей было мало. Дорога тянулась меж тихих убранных полей, где еще, казалось, стоит теплое дыхание недавней жаркой работы. Но уже сюда приближался дождь, чтобы напоить уставшую эту землю, убрать с нее последнее, что сохранилось от лета — пыль. Об этом подумал Климов, глядя в окно, как вдруг услышал: «Вот и дождь, а у нас бураки еще не убраны». — «Ничего, до снега со всем справимся», — спокойно сказал кто-то другой. И Климов почувствовал себя здесь посторонним. Он должен был тут работать, так как сызмальства приобщался к этому, но когда надо было уже на равных со всей деревней выходить в поле, он уехал. Теперь он здесь чужой…