Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

Возможно, другие мысли, другие чувства были бы сейчас у Климова, — в конце концов, не один он теперь в деревне гость, — если бы все у него было хорошо, если бы он не сомневался в себе, стоял на твердом пути…

Автобус въехал в райцентр, застучал на булыжниках. На дорогу весело смотрели дома разноцветными наличниками окон, голубыми, зелеными. И память ожила: вот за этой водонапорной башней — базар, вспоминал он, а дальше — магазины, площадь…

Приехали. Климов подхватил сумку, шагнул торопливо из автобуса. Осмотрелся. Тут, в Лохвице, в районном центре, уже можно было встретиться с односельчанами. На лавках под навесом сидели возвращающиеся с базара женщины, почти все в кирзовых сапогах и темных жакетах, а мужики, как обычно, толпились у пивного ларька. На автостанции он бывал в свое время часто, но сейчас смотрел на все цепко, как будто видел впервые. Да почти так оно и было: слишком многое, оказывается, стерлось в памяти, которая опять стала чистой для этой картины, и, кроме того, сам уже был не тем школьником, что приезжал или приходил сюда из деревни.

Неторопливо, весь в ожидании встречи с кем-нибудь из знакомых, он подошел к висевшему у кассы расписанию. Родной говор, с мягким, певучим растягиванием слов, по которому он, кажется, и на краю света узнал бы земляка, слышен был вокруг. Климов осматривался во все глаза, ждал встречи и боялся: что о нем подумали в деревне, когда не увидели на похоронах бабки? как-то примут его люди?

Но хотя бы одно знакомое лицо! И лишь подойдя к расписанию, он все понял: автобус шел только в четыре часа. Неторопливо он отошел в сторону, затем, поколебавшись, решился идти пешком. Взял сумку поудобнее, застегнул плащ и по тротуару направился к центру города. Небо по-прежнему было низким, серым, и как знать, подумал он, не прихватит ли его дождь на пустынном шляхе.

Районный городок этот был тихий, весело белел опрятными хатами с аккуратными палисадниками. Климов шел мимо чайной, мимо районного Дома культуры, и все виделось ему через призму прошлого, все раздваивалось. Чайная была почему-то закрыта, и не было, как обычно, мужиков на крыльце, но он сейчас увидел их, тех, что стояли здесь лет десять тому назад, и Степана Кочергу вспомнил. Тогда Степан окликнул его, — они учились в одном классе, но не дружили, — он подошел к нему, и лишь поздним вечером отправились домой, в обнимку, распевая песни на пустынной дороге.

А когда он проходил мимо Дома культуры, ему вспомнилась сцена и переполненный зал. Он еще пионер, идет смотр художественной самодеятельности, и он, глядя в одну точку перед собой, звонко чеканит какие-то стихи… у старой церквушки, где дорога раздваивалась, он увидел себя, веселого и довольного тем, что дед передал ему вожжи и теперь он сам правит лошадью. Солнечно, на возу дед и бабка, они возвращаются с базара. Когда приблизились к этой развилке, он беспомощно оглянулся, не зная, куда поворачивать, и дед рукой махнул — направо… Он их не помнил молодыми, кажется, что они всегда были стариками, и вот сейчас вспомнилось, как сидели они, свесив ноги, рядом, на одной стороне воза, и о чем-то оживленно разговаривали, как будто и не старики они тогда были… Климову и сейчас не поверилось, что бабки уже нет в живых.

Через двор какой-то мастерской, где стояли две сеялки, намертво застыл трактор почти без гусениц, а на траве валялись шестерни, масленая пакля, он вышел на шлях — широкую грунтовую дорогу среди полей. По обе стороны шляха, обозначая его в открытом пространстве пожухлых, убранных полей, тянулись вдаль березы, пожелтевшие уже, начавшие усыпать землю у стволов маленькими своими листочками.

Небо отяжелело, готовясь пролиться дождем, и пыль под этим низким хмурым небом словно сжалась, храня в себе тепло. Когда-то он любил бродить босиком в пыли, как в теплой воде. Климов сел под березой и разулся. Туфли связал шнурками, повесил через плечо. Иди стало легко, невесомо, а ногам — прохладно. Изнеженными ступнями он чувствовал каждый мелкий камешек на пути. По обе стороны лежали раздольные — до самого горизонта — поля, впереди не было ни машины, ни человека, и, оглянувшись, он так же никого не увидел: лишь прясла на огородах да последние хатки райцентра. Казалось, что покой тихой земли вливается в него. По этому шляху когда-то тащили волы длинные арбы, из-под колес тихо курилась пыль — чумаки ехали в Крым за солью. По этому шляху со всех окрестных деревень уходили мужчины на войны, и мало кто возвращался. И дед его когда-то шел здесь на германскую, шел такой же, как он, молодой и сильный, еще не зная, что будут окопы в мерзлой земле, свист пуль, бои да шестилетний плен… Далеко вел этот шлях. Как пуповина связывал он деревню со всем остальным миром.

А звездными ночами он отражался в глубоком озере неба. Лишь позднее, в школе, Климов узнал, что там Млечный Путь; намного раньше, со слов бабки, он знал и верил, что это Шлях, по которому умершие чумаки ездят. Все бабка знала еще от своей бабки, все могла объяснить, и ничто не перечило истине. «Где она сейчас, — подумал он, ходко вышагивая по твердой тропе меж берез, — на каких дорогах…»

Когда он уже увидел спуск в Харькивцы, откуда до его деревни — рукой подать, робкие капли дождя посыпались с неба, буравя толстую пыль на шляхе, покрывая его темной сетью ноздреватых лунок. Перед близким жильем не было нужды мокнуть. Климов вытер ноги о траву, быстро обулся и заспешил. На краю Харькивцов, у леса, жила его двоюродная тетка, где он и решил переждать дождь. Раньше он бывал у нее редко; при встречах она обязательно рассказывала о матери, но он тогда избегал этих разговоров — детскому сердцу трудно печалиться.

Тетка была дома. Он открыл дверь, и, увидев его на пороге, она всплеснула руками, ахнула, бросила какую-то тряпку, которой пыль вытирала, подошла к нему и заплакала. И у него рванулась к горлу горечь, на глаза навернулись слезы. Теперь он знал цену близкому, родному человеку… Тетке было немногим более сорока, и родила она только одного, но, высохшая, почерневшая и морщинистая, выглядела старше своих лет. Сын жил со своей семьей в Донбассе, муж ее когда-то был хороший плотник, но мастеров у нас губят частыми подношениями, и он спился. Так что, считай, она вела хозяйство одна, а это, известное дело, нелегко. К тому же еще и дояркой работала.

Тетка ушла на кухню готовить стол. Присев на диван, он смотрел в окно. В саду шелестел дождь, уныло блестела между осенних деревьев стежка, что вела к поникшему сараю. Дальше стеной застыл, поднимаясь по холму, мокрый лес. Ничего здесь не изменилось, словно время не могло пробиться сюда сквозь лесные дебри. В комнате, на стене, висели все те же фотографии, в одной рамке по нескольку штук. Среди них — насупившийся малец напряженно застыл с книгой в руке на фоне кустов смородины, самая первая его фотография… Малыш этот смотрел на него сейчас широко открытыми глазами, словно спрашивал… Климов встал, подошел к окну.