Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Борис говорит:

— «Разлом» и «Человек, который смеется» с Конрадом Вейдтом. И Пат-Паташон.

— А «Броненосец «Потемкин»? Здорово, да? Вот бы посмотреть!

Федя выясняет, любит ли Борис читать, какие книги читает. От завода мало остается времени для чтения. Федя читает много, и он взахлеб рассказывает о прочитанном.

— А стихи любишь? Я люблю Блока и особенно Маяковского. Как страшно, что он застрелился…

Ребята молчат. Потихоньку и грустно Федя читает из «Облака в штанах». Борис удивляется: здорово Федя читает!

— Когда болей нет, жить можно, — говорит Федя. — Зато когда боли… — Его светлые глаза мутнеют, он словно прислушивается, не подступают ли проклятые боли.

— Кем ты хочешь быть? — спрашивает Федя.

— Химиком, — без колебания отвечает Борис. — Я буду учиться без отрыва от производства.

— Я тоже химиком. И еще я люблю математику. Знаешь, я занимаюсь, у меня есть программы. Вот посмотри… Если б не болели мои окаянные кости…

Они рассматривают программы, обсуждают их. Федя, блестя глазами, заговорщически манит к себе:

— Нагнись, что-то скажу тебе.

Борис нагибается, и Федя шепчет прямо в ухо:

— Отец давно работает над противотуберкулезным препаратом. Это замечательный препарат, я по себе знаю. Он сначала не решался, а теперь дает мне. Сам решил лечить. Препарат в клиники нужно передать, но в здравоохранении боятся и тормозят. Ты смотри не проговорись на заводе: отцу может влететь. Он сейчас усиливает дозу, хочет добиться явных результатов.

За один раз они сошлись друзьями, не хочется уходить, но пора. Борис несколько раз принимается прощаться. Наконец уходит, и в ушах у него звенит голосок:

«Как бы я хотел работать с тобой в цехе! Я хотел бы самую тяжелую работу. Это интересно, правда? Ведь жить интересно, правда?»

Работа в цехе продолжается, не останавливаясь ни на минуту. Отмытый от солянки, жидкий салол перечерпывается ковшами в яйцевидный медный кристаллизатор — так зовут аппарат с мешалкой и «рубашкой» для охлаждения. Из бутылей в него заливают спирт-ректификат, в спирту салол быстро растворяется. Сразу же включается охлаждение и запускается мешалка. В иллюминатор можно увидеть, как при сильном охлаждении из спиртовой жидкости, до половины заполнившей аппарат, начинают выскакивать первые кристаллы салола — они неторопливо садятся на движущуюся мешалку, на стенки. В какой-то миг (никогда его не уловишь) жидкость вдруг вся сплошь густеет, и кристаллизатор уже до средины полон желтой кашей. Так достигают окончательной очистки салола: кристаллы, выпавшие из спирта, идеально чисты, все примеси остались в маточном растворе.

Борис отстегивает барашки, соединяющие половинки кристаллизатора, Женя поднимает на блоке верхнюю часть аппарата. Большими черпаками они перегружают, как засахарившийся мед, крупчатую массу салола в медные баки, стоящие рядом на полу.

От салольной каши нестерпимо несет спиртом. Ребята обалдевают от запаха, пьянеют, возникает странная легкость тела, в голове что-то вертится и кружится.

— Я пьяный, — говорит Борис. — Превратишься тут в Дерягина.

— Знаешь, я боюсь брякнуться, — смешно кривясь, Женька обеими руками держится за аппарат.

— Поди глотни кислороду, потом я, — решает Борис.

Женя, шатаясь, отходит к раскрытому окну. Борис продолжает перегружать салольную кашу.

От паров спирта и салола лицо обильно лоснится, юноша сейчас похож на монгольского божка. Салольное масло хлюпает в рукавицах, начинается зуд, чесотка — в паху, под мышками, меж пальцами, во всех складках кожи. Мучительно хочется почесаться, однако руки заняты, да и не почешешься грязными лапами. Борис передергивается всем телом — это немного облегчает. Борис вспоминает, как сказал Федя о самой тяжелой работе. Вот эту работу я бы не хотел для тебя, Федя.

Время бежит, скоро сдавать смену. Что теперь? Теперь надо отжать насухо кристаллы салола от маточного спиртового раствора. Приятели волокут медные баки с медовообразной кашей через весь цех — к центрифуге. Широкий цилиндр стоит на массивной ноге, внутри у него другой дырчатый цилиндр. Женя расправляет в нем чехол из полотна. Борис нагружает внутренний барабан желтой кашей и включает реостат. Вращение обеспечит отжим: кристаллы останутся на полотне, спирт проскочит.

После своего промывателя Борис больше всего любит центрифугу. Она занятно разговаривает на разные голоса. При запуске басисто гудит, трясутся стекла, потом начинает подвывать, потом свистит и наконец смолкает. В цехе остается ровный веселый шум гигантского волчка, чем, в сущности, и является центрифуга.

Продукт отжат. Ты узнаешь об этом по кранику центрифуги: раствор перестает стекать. Не останавливая центрифуги, промой отжатый салол струей чистого спирта. Ну, готово. Останови центрифугу, возьми щепотку салола в пробирку — его жесткие кристаллики чуть желтоваты — и проверь реактивом: не осталось ли в продукте мельчайших примесей салицилки.

Твой напарник может приступать к выгрузке салола из центрифуги на сушильные полочки. На этом цикл получения продукта завершается. И сразу же начинается новый.

Удивительное свойство человеческой памяти. Ты говоришь «цех салола» — и возникает острое, необычайно острое ощущение: твое тело опаршивело, сделалось масленым, зачесалось.

Ничего нельзя было с собой поделать. Ты мылся в душе на заводе, мылся дома на кухне под краном или в тазу, шел в Сандуновские бани (благо они рядом с Трубной), ожесточенно тер себя и скоблил, шпарил горячей водой, и отец добросовестно хлестал веником — тело твое не отмывалось.

Ты и твои товарищи не жаловались. С первого дня работы на заводе сам собой установился неписаный закон: не скулить, быть бодрым, выказывать, будто море тебе по колено. Яшка или Аркадий позволяли себе иногда поплакаться — их сурово обрывали, высмеивали.

Вы с Женей сдали смену. Костя и Аркадий приняли. Ты пошутил:

— Пойду скоблить свое шелудивое тело.

— Ты посмотри, Борис, ты только посмотри на мои руки! — закричал Аркадий. — Когда я касаюсь клавишей, мне кажется, я трогаю их собачьими когтями. Я не чувствую пальцев, они жесткие и шершавые.

— А я боюсь экземы, — тихо сказал Костя. — Прицепится на всю жизнь, и будешь таскать на себе болячки, будешь чесаться, как наш толстый начальник.

Вас будто прорвало. Женя Каплин обычно молчал, никогда не принимая участия в вашей беготне, в играх, работал терпеливо и безропотно, и он заговорил в эту минуту общей откровенности.

— Ребята, — сказал Женя, и голос у него срывался от волнения. — Послушайте стихи. Называются «Баллада о салольном масле». Я ночью проснулся и не мог заснуть, все думал и думал о всех нас. Послушайте…