Василий Ажаев - Предисловие к жизни

— Попрошу вас на минутку, товарищ Дерягин! — Пряхин серьезен, у него и нет оснований для несерьезности, он помогает ребятам, вовсе не зная об их затее, он просто зовет к себе Дерягина на совещание по просьбе Курдюмова и Дронова.

— Я домой отп’ави’ся, Семен Федо’ович. Всего хо’ошего.

— Попрошу вас подняться. Долго не задержу.

В любом случае Дерягин не остановился бы, в данном же случае нельзя. Пряхин — единственный авторитет для Дерягина. «Быст’енько поднимусь и момента’но об’атно», — решает начальник цеха.

К его досаде, Пряхин не один, у него Дронов и Курдюмов — нечто вроде совещания. Они говорят о работе молодежи. Двое у него работали, не правда ли? Да, ровно двое мальчишек. Как он к ним относится?

— У меня жажда’и их заб’ать, я не воз’ажал, — отвечает Дерягин и готовится уходить.

— Как вы равнодушно: «Не возражал», — замечает задетый за живое Коля Курдюмов. — Прекрасные парни, стараются, Боря Ларичев ценное предложение дал. И куда вы, товарищ Дерягин? Подождите, посоветуемся.

— Чего советоваться? — рвется к двери химик. — Я че’овек не восто’женный и в па’нишек этих не в’юб’ен. Неопытные, надо с’едить за каждым шагом.

— Мы курсы хотим открыть для молодых рабочих, — объясняет Дронов.

— Присядьте, Дерягин, не егозите перед носом, — приказывает Пряхин. Кажется, он что-то уже заметил и не сводит потяжелевшего взгляда с химика.

У того лицо изменилось за эти четыре минуты и продолжает меняться с каждой секундой. Оно порозовело и обрюзгло. Неслыханное дело: Дерягин засмеялся! И он никуда больше не торопится, удобно развалился на засаленном стареньком диванчике, закурил.

— Очень п’иятно, Семен Федо’ович, — добродушно говорит Дерягин. — Я к вам очень… очень… ’аспо’ожен… Такие ’юди на бо’ших постах до’жны. А мо’одежь, что ж, мне все ’авно. Я вам анекдот, д’узья… Хотите? Одна девочка гово’ит…

— Что вы болтаете? — вскакивает Пряхин. Грохочет гром: — Вы пьяны, Дерягин? Вдрызг! Да как вы посмели надраться на заводе? Срам!

— Пустяк, не об’ащайте внимания. На зат’авочку, пе’ед обедом, — бормочет нимало не смущенный Дерягин. — Почему не выпить, Семен Федо’ович?..

Переглянувшись, Курдюмов и Дронов решают оставить химиков одних. Попросту говоря, они удирают, чтобы не расхохотаться. Они бегут по двору и хохочут, взглянут друг на друга и ревут. Сейчас хорошо видно, что они вовсе не старики, какими вы их считаете. Курдюмов совсем молодой — ему не больше двадцати семи-двадцати восьми, а Дронову лет тридцать, не больше.

Ребята без их пояснений понимают: Дерягин оправдал карикатуру, можно ее вывесить.

— Мне его жалко, — вдруг говорит Женя. — Зло мы его…

— Ну да, жалко тебе пьяницу, — одергивает товарища Ваня. — Много он нас с Борькой жалел в цехе, ты бы поинтересовался? Слюнтяй ты, Женька! Пошли-ка в клуб вешать стенгазету.

И они пошли вешать стенгазету.

— Завод совсем забрал тебя у нас, — жаловалась мать. — С нами почти не бываешь, только спишь дома. Даже Никитке не уделяешь внимания, он скучает по тебе.

Отец оторвался от газеты, насмешливо и недовольно сказал, посмотрев поверх газетного листа:

— Мы его хоть спящим видим, а тетя Поля не может сподобиться какой уж месяц. Нарком у нас сынок, не меньше! — Петр Иванович «прорабатывал» Бориса, пока тот расправлялся с большой миской густых щей. — Совести совсем нет у парня. Сколько раз говорили: сходи к ней, грех обижать такого человека. Она за тебя, оболтуса, переживает, болеет. Куда там! Наркому недосуг, важные дела одолевают.

После таких слов немыслимо было еще раз что-то пообещать, но про себя Борис решил: «Обязательно схожу к тете Поле. Перейду в ночную смену, день будет посвободнее, и забегу к ней».

Дни идут один за другим, и нет ни единого посвободнее. И опять тетя Поля сама прибежала, опять не застала крестника. Ей приснилось, что на заводе с Борисом что-то стряслось, она переволновалась, бросила все дела и примчалась. Отец до того рассердился на Бориса, что и разговаривать с ним не хотел, когда он вернулся. Мать, конечно, рассказала все:

— Приходила твоя крестная, сон ей плохой привиделся, плакала она. Душа у человека удивительная, — умилялась Ольга Григорьевна, — молиться на нее надо: своих четверо, мал мала меньше, а она о тебе печется.

«Сегодня же, сейчас же пойду к крестной, — сердясь на себя, твердо решает Борис. — Иначе никогда не соберусь и буду свинья свиньей, отец прав, что ругается».

Вечер уже наступил, дымчатый, как кролик, ранний московский вечер. У Бориса были намечены разные дела, и перед ночной сменой поспать часок полагалось. Все было отставлено. Вскоре он уже шагал по Сретенке, направляясь к тете Поле. От нее он прямо на завод двинет, тем более что она живет по дороге, на Малой Спасской, за Спасскими казармами.

Хороший человек тетя Поля, думает Борис. Недаром все родные ее любят и жалеют. Жалеют? За что жалеть хорошего человека, ему завидовать нужно. Но ее жалеют потому, что ей очень трудно. Муж у нее, Степан Гаврилович, непутевый, нечто среднее между спекулянтом и просто вором. Когда-то тетя Поля поссорилась с братом, то есть с отцом Бориса: Петр Иванович настаивал, чтобы она бросила прощелыгу. Она не бросила, видно, любила его очень, хотя вроде и не за что любить такого. А теперь у нее куча ребят на руках, и она прикована к ним, к кухне, к бесконечным ежедневным и ежечасным хлопотам.

Борис, как и его отец, не любит, не переносит Степана Гавриловича, тети Полиного мужа, за то, что он мучитель и эксплуататор, вообще темная личность. И внешне он неприятный: длинный и сутулый, лысоватый, хотя и не старый. Лицо рыхловатое и морщинистое, бровей нет, нос картофелиной и в угрях, глаза маленькие, острые и вороватые.

Мы не требуем, разумеется, красивой внешности, будь ты только человеком, относись хорошо к тете Поле, и больше ничего от тебя не надо. Но он ею помыкает, не ценит ее усилий, все ерничает, острит, высмеивает самые святые ее мечты. Например, она мечтает выучить ребят, вывести их в люди. Муженек издевается: «Зачем учить-то? Ну, кончат они твою школу, потом техникум или институт, ну и что? Сколько инженер получает монет? Или врач? Гроши. Я за день больше заработаю». (И правда, хотя Степан Гаврилович скупой, в деньгах, в одежде, в еде нужды особой у них нет.) Тетя Поля плачет, когда он насмешливо говорит: «Детей, к счастью, не примут ни в техникум, ни в институт, поскольку папа у них отнюдь не пролетарий».

Приход Бориса вызывает счастливый переполох. Ребята повисают на нем гроздью и галдят кто во что горазд. Тетя Поля улыбается, утирая передником доброе милое лицо:

— Какой ты молодец, Борис, урвал все-таки время и пришел. Мне невыносимый сон приснился, я ходила сама не своя, та авария здорово всех нас напугала. Теперь вижу: жив ты и здоров, красивым мужиком становишься, берегитесь, девки!