Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Дронов сел и отвернулся от ребят. Не обиделся ли он, как и Пряхин? Даже Гале он понравился, глаза у нее блестели и искрились.

— Ты мечешься, потому что не знаешь, чего же ты хочешь. Тебе, видишь ли, скучным кажется завод, салол ты проклял, жизнь твоя кончилась. Ну и дуралей ты, милый! — Это Коля Курдюмов журил Каплина Женю. — Неужели ты не чувствуешь, какая невероятная жизнь ждет тебя впереди, причем жизнь, связанная именно с заводом?

— Приходится с вами такие беседы проводить, а вы ведь свои и сами обязаны все понимать. Разве забыли, время какое? — снова заговорил Дронов, переводя внимательно взгляд с одного на другого. — Великая стройка идет, и народ весь напрягся. Вы только вдумайтесь: сколько у нас врагов и на какие только пакости они не пускаются! Мы и говорим вам: нельзя нюнить, нельзя слезу пускать. Вы вашего вожака Колю Курдюмова попросите рассказать, каких ядовитых насекомых он со своей бригадой по чистке из Мосгосторга выметает.

— На Мясницкой стеклянный дом знаете? Это и есть Мосгосторг. Дом насквозь прозрачный и чистый, а дела темные. Даже и не могу вам, ребятки, объяснить: глупость человеческая или вражеская злость такие гнезда там свила? Вы газеты аккуратно читаете?

— Читаем, — ответил за всех политик Ваня.

— Значит, читали о вредителях, которые снабжение продуктами в Москве мешали наладить?

— Читали, — угрюмо сказал Ваня.

— А сегодня уже о новом деле пишут: контры придумали серебряные деньги прятать. Целыми мешками. Чтобы новые трудности людям создать. Чтоб слух пустить: советская власть серебро изымает. Во все тяжкие пускаются. И не думайте — они слезы не льют, нюни не распускают. Поняли, нет, ребята? Мы вправе ждать от вас боевого настроения. Самого боевого. И никакого слюнтяйства.

Коля спросил: не хотят ли ребята сами что-нибудь сказать? Может быть, не согласны они с Дроновым, с ним, с Пряхиным?

— Я вот слышал, будто кое-кто из вас собрался уходить с завода. Правда, нет? Давайте разговаривать начистоту, не оставляйте недоговоренностей. Пусть на душе ничего не остается затаенного.

Никто слова не попросил. Что вы, все согласны с вами и с товарищами, мы надолго запомним беседу, спасибо вам. Растроганный Яшка Макарьев в знак согласия с Пряхиным, Дроновым и Курдюмовым мотал головой так, что она чудом не слетела с плеч.

Борис попросил слова. Он признался: стихи Каплина вначале понравились ему, но сейчас он считает их проявлением слабости. Слабость и малодушие мы обязаны преодолевать в себе, нельзя давать волю кислятине. Борис сказал про Женю, своего напарника: работает он хорошо и стихи написал, видно, под влиянием минуты.

Костя поднял руку.

— Я разделяю все, что сказал Ларичев. Больше таких слабостей не увидите.

— Ну, Женя, говори, — обратился Курдюмов к поэту.

Женя говорить не смог, он изо всех сил сдерживал слезы, а они предательски ползли и ползли по щекам. «Так он передо мной и не высказался вчера, — подумал Борис. — Ему сейчас легче было бы…»

— Вот уж напрасно ты, — смутился здоровяк Коля. — Мы с тобой по-дружески, по-доброму. Не согласен с нами — скажи, объясни.

Женя стал трясти головой и выдавил из себя:

— Нет, я согласен, очень согласен. Балладу порву, честное слово…

— Молодец! — Коля повеселел. — Вместо этой кислой баллады напиши нам другие стихи — бодрые, поднимающие настроение. В газете напечатаем и в «Синей блузе» пустим. Договорились? Давай твою мозолистую, некрасивую. У меня ведь такая же.

Он рывком протянул сильную большую руку и больно стиснул податливую, не мужскую, влажную Женькину пятерню.

Вы знаете, каким образом аспиринщики Антон Васильев и Лена Гуреева прогремели по всему заводу? Интересная и смешная история. Случилась она в последний день месяца, когда обычно всех колотит лихорадка ста и чуть выше процентов. Два цеха сорвали показатели из-за недостатка сырья и неисправности оборудования, остальные пыжились перекрыть недовыполнение. Оставалось меньше суток, и за это мизерное время заводу надо было дать продукции больше пяти процентов. Треугольник учел возможности до грамма и до секунды, ничего неподсчитанного не оставалось в незавершенном производстве, ничего способного стать еще завершенным.

Дорогие по себестоимости препараты — аспирин, салол, метиловый эфир, салициловый натр, бензонафтол — оказались в центре беспокойного внимания, многие аппаратчики сутками не уходили домой, работники конторы бросили письменные столы и пришли в цехи — на буксир. Васильев теребил свою напарницу, чтобы она ни на минуту не оставляла в покое сушилку, шевелила и просеивала аспирин, а сам пустил в ход свои секреты, сотни мелочей умения: то с охладительными вентилями схитрит, то мешалку аппарата остановит на несколько минут, то пустит центрифуги на максимальные обороты.

В алюминиевом аппарате последняя этого месяца порция аспирина стояла на кристаллизации. Пряхин уже приплюсовал килограммы этой порции к общему показателю, настолько она была верной: остынет с шестидесяти градусов Цельсия до восемнадцати, пропустим аспирин через центрифуги, раскидаем порошок по всем сушильным полкам, просеем и упакуем в пакеты. Успеем минута в минуту!

Никто не мог предугадать неприятности с этой стороны: из-за какой-то аварии на подстанции Могэс выключил ток и предупредил — на три часа, не меньше. Освещение для цехов особой роли не играло: работать можно и при тусклом свете из окон. Остановка вентиляции химиков не пугала: потерпим. Для цехов трехчасовая остановка вреда не составляла. Для всех цехов, кроме аспирина. В этом цехе назревала катастрофа: аспирин на кристаллизации мог не только не попасть в выработку, а хуже — без перемешивания он был способен осесть на дно и закаменеть. Тогда и попыхти с ним, поплачь, выковыривай по частям из аппарата и не рассчитывай, что он без переработки на что-нибудь пригодится. Словом, нависла угроза потери целой партии аспирина, не говоря уже о долях процента, которые придется Пряхину выдирать с мясом и кровью из заветных ста процентов.

Лена, пришедшая вне смены на помощь Марина и девушка из конторы удрали из цеха: немыслимо было выдержать сгустившуюся без вентиляции ядовитейшую концентрацию уксусных паров. Антон остался на месте, подобно капитану тонущего корабля. Но вскоре и он выскочил на воздух с перекошенным и темным лицом. Отдышавшись и наказав девушкам не лезть в цех, аспиринщик напялил противогаз и побежал обратно. Пришедший сюда Львов и девушки мерзли на улице и проклинали Могэс. Антон все не показывался, и Лена не утерпела, побежала взглянуть жив ли, что он там делает.

Она не сразу нашла своего старшого: он сидел верхом на яйцевидном аппарате и с трудом вертел шкив мешалки. У Лены защемило в горле от волнения: Антон спасал аспирин, поддерживая в движении кристаллизующуюся массу аспирина. Она знала, что крутить мешалку руками чрезвычайно тяжело, не хватит никаких сил. Ни слова не говоря, девушка с трудом напялила противогаз и присоединилась к Антону.