Василий Ажаев - Предисловие к жизни

«Теперь недолго вручную шуровать, — говорил Антон своей помощнице. — Скоро снесем наши гардеробы в котельную».

Механик, составивший довольно длинный список нужных материалов, дал иной, куда более кислый прогноз: алюминия, таких-то и таких материалов давно нет и долго не будет. На оптимизм аспиринщика безрадостное заявление не подействовало, он видел сушильный барабан уже вращающимся и мечтательно показывал Лене, где их сушилка будет стоять и крутиться. Молодые соавторы Васильева постепенно стали понимать, что Выкин недаром часто повторяет свой афоризм: принять предложение легко, внедрить трудно. Похлопывая по толстой бухгалтерской книге, лохматый парень не то с гордостью, не то с горечью говорил: «У меня здесь две сотни принятых и отнюдь не внедренных предложений».

Антон называл Выкина оппортунистом, а механиков — куда хлестче. «Я их допеку», — обещал он соавторам. Действительно, он их усиленно допекал, без конца бегал в механическую мастерскую, потребовал в завкоме создать общественный буксир, писал администрации заявления на Асеева.

Заводской снабженец с письмами Пряхина облазил всю Москву, общественный буксир и «легкая кавалерия» нажимали, сколько могли, — материалы не появлялись. Асеев повторял свой афоризм: быстро сказка говорится, дело мешкотно творится. А бриз — Выкин поколебался, поколебался и записал в книге, в графе «внедрено — «не внедрено за невозможностью (отсутствие алюминия)».

Материал достал Антон Васильев, его в парткоме надоумили обратиться на Н-ский авиационный завод, дали ему письмо. Аспиринщик отпросился с работы и на три дня: исчез. Вернулся он с алюминиевыми листами и кое-какими частями и подробно рассказал Лене о своих похождениях: к кому обращался, с кем повздорил, как его прогнали с территории, как ночевал у вахтера и тот помог — провел к директору, оказавшемуся товарищем Дронова по Первой Конной.

— Видишь, доченька, вырвал алюминий, скоро наша пушка завертится.

Завертелась пушка не скоро. Механики всегда были завалены по горло неотложной работой по ремонтам и бризовские заказы выполняли в так называемое свободное время. Антон доругался с ними до полного скандала, его перестали пускать в мастерскую.

Борис неторопливо брел среди нагих обледенелых деревьев Сретенского бульвара. Было то время перехода к настоящей зиме, когда серьезных стабильных морозов и нарядного снега еще нет и вид опустелой природы вызывает безотчетную грусть и тревогу.

Около одноэтажного дома Тургеневской читальни, что стоит у начала Уланского переулка, не доходя Мясницкой улицы, Борис остановился и задумался. Вот она, дорогая наша Тургеневка, наша читалка, где столько вечеров проведено из счастливой школьной эпохи! Не раз уже то Костя, то Лена, то Борис принимались стыдить друг друга: «Совсем не ходим в Тургеневку. А не ходим в Тургеневку, значит, перестали учиться». Кое-кто ходит, например, Женя Каплин (читать новые стихи в журналах «Красная новь», «Октябрь» и «Молодая гвардия»). Ваня тоже частенько забегает штудировать газеты, без которых он не может жить.

И сейчас Ваня сидел в читалке, а Борис шел, чтобы с ним встретиться, как договорились, и потом нагрянуть к Макарьеву на дом (он жил в Уланском переулке): друзья решили поговорить с нахалюгой по душам.

Борис поднялся на три ступеньки, вошел в вестибюль, постоял в очереди у раздевалки, разделся, вошел в читальный зал и забыл про Макарьева, про Ваню, про все: его обступили воспоминания. Ощущение тревоги и грусти стало сильнее, ему показалось, что он задыхается. Все связанное с этим залом, с этими висящими на длинных шнурах лампами над столами, с этими тесно поставленными друг к другу стульями, с этими склоненными над книгами головами, с этим тихим шуршанием перевертываемых страниц, — все пришло откуда-то очень издалека, хотя времени истекло с последних экзаменов и последних отсидок над учебниками совсем немного, во всяком случае меньше года.

Ему подумалось: всегда Тургеневская читальня будет для меня символом непрерывного вечного учения, которому нельзя изменять, так же как нельзя изменять верному другу. Почему же мы не ходим в читалку? Не хватает времени? Времени всегда не хватает, и оно всегда находится для очень нужного, крайне нужного дела. Нам не хватает дисциплины, той обязательности, с какой школа мудро задает на каждый день свои уроки. Но ведь недаром же, не болтовни ради мы говорим себе и друг другу: будем учиться, обязательно будем. Надо только не откладывать намерения на какой-то срок и разработать программу, задать себе первый урок и выполнить его.

Юный Ларичев заметил: на него рассеянно смотрит девушка с шевелящимися губами. Он улыбнулся тому, что она смотрит и ничего не видит: обычное предзачетное состояние полного или почти полного обалдения. Отведя от нее взгляд, Борис сразу увидел Ваню. Приятель показал на пустое место слева: мол, занял. Когда Борис со вздохом уселся, Ваня прошептал:

— Что, пробрало тебя? Пора, брат лодырь, приниматься за книги, а?

Кто-то шикнул, возмущаясь Ваниным шипением, и Ваня испуганно уткнулся в свои газеты. Ларичев продолжал оглядываться. К нему вроде бы возвратилось его школьное время. Рядом сидела его Лена, локтем он ощущал ее локоть, и плечом — ее плечо. Может быть, она сидела не рядом, а напротив — глаза в глаза. Разговаривали, как глухонемые, беззвучным шевелением губ и жестами. Или переписывались на черновой тетрадке, путешествовавшей от одного к другому, и лист за листом покрывались важным, захватывающе интересным диалогом.

Парень в очках, с большими ушами и черными волосами мелким каракулем показался похожим на Осю (где ты, наш профессор, куда подевался?), и с необыкновенной отчетливостью вспомнился забавный эпизод. Борис сидел в читалке между Леной и Осей, и Лена, попросив Бориса немного отклониться, обратилась к «профессору» с каким-то вопросом. Ося начал объяснять, едва-едва шевеля губами и дополняя объяснение то рисунком, то формулой. Глаза Оси за стеклами были огромные и блестящие. Лена что-то возразила и подняла палец. Влюбленный в Лену (добавим: безнадежно влюбленный), Ося нежно-нежно дотронулся до этого вопросительно поднятого розового пальца. Борис засмеялся, ему показался смешным Осин жест, проделанный перед самым его носом. Ося вспыхнул и отвернулся, Лена рассердилась и тоже отвернулась.

Ларичев снова поймал наблюдающий взгляд Вани. Он придвинул Борису записку:

«Что, вспоминаешь свое злодейство? Вспоминаешь, как из-за тебя, сукина сына, меня выставили отсюда на целых три месяца?»

Борис взволнованно и радостно закивал головой. История была такая. Ваня, по обыкновению, выписал на листочке требование на книгу («Огонь» А. Барбюса) и пошел к прилавку, за которым работали три библиотекарши. Ревнов не заметил, что его друг озорства ради успел заменить его листочек другим.