Василий Ажаев - Предисловие к жизни

На каждом этаже стеклянного дома в обе стороны разбегались бесконечные коридоры со множеством комнат. В дневное время в них сидели специалисты по торговле продовольствием и товарами. Ты уже отчаялся найти своего вожака: комнаты были пустые либо просто запертые. Коля сказал, что он сам занимается оперативными отделами, то есть имевшими непосредственное отношение к заголовке и подвозу продуктов, к их распределению по магазинам. А где они здесь, эти отделы?

В конце концов ты услышал голоса в этом дремучем лесу бюрократизма и с их помощью нашел Колю. В большой комнате со многими столами, составленными подобно костям в игре «домино», сидело не меньше десятка людей, и среди них Курдюмов. Массивный краснолицый мужчина стоял перед ним, и Коля распекал его во весь голос за несколько туш мяса, пролежавших на базе до полного протухания, и за бочку масла, попавшую почему-то вместо детского сада совсем в другое место.

— Мы будем настаивать на вашем увольнении отсюда, — говорил Коля, в упор глядя на торговца внимательными карими глазами. — Вам и таким, как вы, здесь не место. У вас совесть заросла жиром.

— Я не виноват с этим маслом и с мясом, — упрямо тряс головой торговец, и его свекольного цвета щеки колыхались, как студень.

— Извините! У нас документы и у нас факты, — утверждал Коля, поднимая для наглядности кипу бумаг.

Ты смотрел на свекольнолицего человека и проникался к нему неприязнью, больше того — чувством, близким к ненависти: именно такими тебе и представлялись торговцы, обманывающие честных москвичей.

Коля заметил тебя и вышел в коридор.

— Слышал купчика-голубчика? Невинные очи поднял к небу: он не виноват. А кто виноват? Кто виноват, что твоя мать теряет полдня на стоянки в очереди, что очереди в магазинах завиваются кольцами? Кто виноват, что продукты пропадают тоннами?

Курдюмов привел тебя в одну из миллиона комнат и представил сидевшим там людям: товарищ с нашего завода, прошу любить и жаловать.

Еще один человек был с вашего завода: лохматый Выкин. Он улыбался и просил садиться, вообще быть как дома. Тебе показалось, что сам-то он чувствовал себя не как дома и ничем не был похож на уверенного, бравого Колю Курдюмова.

Тон здесь задавал седой высокий старик с очень большим носом, торчащим посреди лица, словно перегородка. Выкин потихоньку сказал про него: Мешков, бригадир с завода «Красный богатырь», рационализатор вроде тебя, но у него побольше предложений. Его выдвинули на завод заведующим бризом, он мой коллега.

«Побольше»! У тебя было одно, всего-навсего, если не примазываться к антоновской барабанной сушилке. Ты стал красным, как тот торговец. Но Выкин и не думал смеяться над тобой. Он перебирал бумаги, листал журналы, куда заносились изобретения, и грустно повторял: опять нереализованные, опять одобренные и нереализованные…

Мешков, слюня пальцы, тоже листал журналы и читал бумаги, лежавшие перед ним грудой. Четыре инженера — работники отдела изобретательства — сидели вокруг Мешкова и с напряженными лицами отвечали на его вопросы. Может быть, тебе показалось, что у них были напряженные и виноватые лица. Собственно, отвечал на вопросы и подавал реплики один начальник отдела — красивый инженер с иссиня-черными влажно блестящими волосами, в темном костюме и при «гаврилке» (так в те времена назывался галстук, чаще всего презираемый, как атрибут нэпманов и пижонов). Про инженера, пожалуй, нельзя было сказать, что вид у него виноватый, скорее, наоборот, вызывающий. Он все время посмеивался.

— Кладбище рабочей смекалки, рабочей мысли, — говорил Мешков, окидывая строгим взглядом работников отдела, но не глядя на их начальника.

— В этом журнале мы записываем перпетуум-мобиле, — кривил рот иссиня-черный красивый инженер.

— Вы записываете! Ну и что? А кто будет внедрять? Вы даже не отвечаете людям, которые присылают предложения.

— Я же говорю: перпетуум-мобиле.

— Люди мозговали, ночей не спали. Ответьте им, напишите или пригласите к себе для беседы. Вот, к примеру, Першин, кочегар с фабрики-кухни, внес предложение почти год назад. Почему не ответили ему?

— Есть правило: перпетуум-мобиле не рассматриваются, просто выбрасываются в корзинку. Писать авторам нет смысла, ибо доказать автору бесполезность перпетуум-мобиле невозможно. Правильно, молодой человек? В школе вам это объясняли?

Он обратился с вопросом к тебе, Борис. Ты знал, что такое перпетуум-мобиле, хотя не знал, надо или не надо отвечать их авторам. Тебе не понравился насмешливый, нагловатый тон иссиня-черного мужчины, его вопрос почему-то рассердил тебя.

— Почему же не ответить людям? — сказал ты, заливаясь краской. — Отвечать надо каждому человеку. Ведь живые люди пишут. Если они по незнанию занимаются ерундистикой, тем более надо им объяснить, чтобы не тратили время.

Речь у тебя получилась сбивчивая, не гладкая, и сам ты злился на себя за сбивчивость речи и конфузливость. Инженер пожал плечами и улыбнулся. Мешкову твой ответ понравился.

— Правильно говоришь, товарищ. Хвастаются, понимаешь, аккуратными журналами, а больше-то ничего у них и нет. Рабочие с разных фабрик, из пекарен, из всевозможных мастерских пишут, вносят предложения, а эти друзья хорошие, даром что специалисты, регистрацией занимаются и внедрять предложения не помышляют. Вот смотри, — старик протянул тебе лист бумаги. — Автор — простой продавец в булочной, он придумал специальный нож, чтобы резать хлеб быстрее. Беспокоится за людей: дескать, подолгу томятся у прилавка.

— Вот именно: всякие мелочи вроде этого ножа, — возразил красивый инженер. — Их и посылать к нам не нужно. Как вы говорите: внедрили бы сами на месте, в той же булочной, — и дело с концом. Подумайте сами, можем ли мы, четыре инженера, заниматься всей этой прорвой мелочей?

— Тогда чем же, скажите на милость, должны вы заниматься? — сердито спросил Мешков и фыркнул: — Мелочи! Ишь ты, какой важный!

— Наше дело — изобретения, — ответил иссиня-черный. — Идеи, имеющие абсолютную новизну. Что касается хлеборезного ножа, то он известен чрезвычайно давно.

«Деревянный велосипед или открытие Америки сто лет спустя», — вспомнил ты ненавистного Хорлина. Чем-то этот инженер напоминал типа с дрыгающим плечом. Тебе хотелось ловко отбрить его, посадить в галошу, однако в голову не приходило ничего блестящего, остроумного.

Не правда ли, Борис, ты чувствовал себя явно не на месте? Выкин разбирал бумаги и делал записи, Мешков тоже как будто понимал, что происходит в этой комнате (одной из миллиона), а тебе, собственно, не к чему было приладиться. Выкин выбрал для тебя три дела с перепиской. Ты листал дела и мысленно ругал Колю, который втянул тебя в чистку. Инженеры наверняка смеются про себя, их взгляды смущают и вгоняют в краску. Может быть, они и правы: им положено заниматься крупными изобретениями, а не маленькими предложениями и тем более проектами вечных двигателей.