Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Утром он был тих, предупредителен, ласков — ничего вроде не осталось в нем от вчерашнего хмельного Грезина. Сам он и не напоминал о вчерашнем. Но Феня и без напоминаний в сегодняшнем Грезине различала вчерашнего — того, который, казалось бы, начисто улетучился с винным духом. В голосе продолжали звучать — тише, разумеется, деликатнее — хрипловатые нотки наигрыша. И сегодня — впрочем, как и всегда — он говорил, не умолкая и не давая сказать что-нибудь ей. И разговор этот был посвящен самому себе: о каком-то удивительном концерте, когда студенты вынесли его на руках, о прекрасном подарке от поклонников на Чукотке — олени с нартами из моржовой кости; о лестном отзыве важного в краевом масштабе лица; о том, что на очередных выборах его непременно выдвинут в депутаты.

«Вот и недостатки, — горько усмехнулась про себя Феня, вспомнив свои вчерашние раздумья. — На десятый день нашей совместной жизни они взялись неизвестно откуда и в изрядном количестве».

Поймав себя на этих размышлениях, Феня испугалась: «Неужели разочарование? Нет, нет! Я отношусь к нему несправедливо, я смотрю на него как на идеального человека, а он просто живой человек. Он прав, надо быть терпимее».

Рассудив так, Феня продолжала, однако, неотступно за ним наблюдать — теперь она уже не могла иначе. А он все говорил и говорил, и впервые она не удивилась тому, как много он видел и сколько литературных текстов помнит наизусть.

Увидев стоявшую на полу бутылку пива, Дмитрий Афанасьевич между делом открыл ее и, запрокинув голову, жадно присосался губами к горлышку. По его могучей, будто ствол дерева, шее что-то бегало вверх и вниз — и впервые эта шея показалась девушке некрасивой, даже страшной.

Фенин напряженный взгляд рассмешил Грезина.

— Тебя удивляет, как я расправляюсь с пивом? Представляю твой вчерашний испуг!

Он кинулся к ней, поднял на руки и, хохоча, закружился с ней по комнате.

— Забудь вчерашнее, — просил он. — А коли считаешь это все крупным недостатком — не суди слишком строго человека, коему ничто человеческое не чуждо. Ну, забыла? Если не забыла, буду кружить еще.

— Забыла, — ответила Феня, освобождаясь от его объятий. — Хотела бы узнать у тебя две вещи. Можно?

— Хоть три! — весело согласился он. — Начинай допрос, девочка.

Феня спросила относительно упомянутой накануне газели, которая страдает в одиночестве. Грезин еще больше развеселился и объяснил: он никого до сих пор не любил так, как Феню, но ведь ему за тридцать, естественно, у него были раньше встречи.

Грезин умолк, выждал минуту, пожал плечами и продолжал: он старше ее, больше знает жизнь и, поскольку так получилось, ей придется именно от него узнать некоторые прописные истины.

— Не знаю, хорошо ли это с недосягаемой высоты морали, — сказал Грезин, — зато факт: богато одаренная творческая личность, как правило, просто-напросто не может ограничиться одной женщиной. Видно, здесь дело в самой природе людей подобного рода. Ты подумай, например, вот о чем: может ли писатель или артист, сам не изведавший много любви, что-нибудь путное рассказать о ней людям?

Дмитрию Афанасьевичу пришлось прекратить рассуждения о природе творческих личностей: лицо Фени сделалось белым, словно меловая стенка.

Он вспомнил: у нее остался невыясненным еще один вопрос. Он догадался: Феня хочет знать о его предполагаемой поездке в Гагру и в Москву.

— Так у нас было дивно и красиво! — сказал Грезин с огорчением. — Ты все испортила банальной семейной сценой. Упреки, подозрения. К чему они?..

Он поднялся и, большой, красивый, принялся ходить по тесной комнатке. Половицы под его ногами жалобно повизгивали. Феня многое хотела сказать ему и снова обнаружила, что говорить ей неимоверно трудно, она как-то терялась перед ним. С огромным усилием Феня заставила себя все-таки сказать несколько слов.

— Я не хочу в наших отношениях ничего неясного. Ничего замутненного. Для меня важно было узнать, что ты свободен. Ты свободен, и я спокойна: наши отношения всегда могут решить двое — ты да я, больше никого они не касаются. — Она помолчала и, предупреждая его желание заговорить, воскликнула: — Клянусь, что я никогда не обману тебя, не покривлю душой! Но поклянись и ты, что не обманываешь меня, что не ради забавы сюда приехал.

— Феня, дорогая моя, пойми, — торопливо заговорил он. — У нас нет ничего неясного, ты взбудоражила себя невесть чем. Клянусь тебе, в моих мыслях нет и тени обмана или чего-нибудь неблаговидного.

Грезин рассказал: да, он еще задолго до ее письма решил провести отпуск в Гагре. Разве отдых на Черноморском побережье преступление? Да, он хотел поехать в Москву. Его туда приглашают. Разве плохо, что он чувствует в себе большие силы и хочет испытать себя в масштабе всесоюзного радио? К сожалению, в мире искусства тоже действует закон: сам о себе не похлопочешь, никто для тебя это не сделает. Кстати, он хлопочет теперь не только о себе — в мечтах о Москве он видит себя вместе с ней, с Феней. Он не представляет дальнейшей жизни без нее.

— Ну, удовлетворена объяснением? — спросил Дмитрий Афанасьевич.

— Вполне, — ответила она.

Ответить хотелось как-то иначе, однако у нее не нашлось слов, да и просто она робела перед его прямым, проникающим прямо в душу, как ей казалось, взглядом.

Феня молча посидела, поднялась и, не вымолвив ни слова, направилась к выходу.

— Куда ты? Ну, куда? — крикнул Грезин. — Чуть что, ты уходишь.

— Ухожу на объект, — сказала девушка. — У меня работа. Мне пора.

— Это другое дело. Но ты не поцеловала меня. Вернись и поцелуй, иначе я рассержусь.

Она не ответила улыбкой на его слова, сказанные тоном капризного, избалованного ребенка, вернулась и поцеловала.

— Вот и ладненько, — одобрил Грезин.

Он даже не заметил, что поцелуй ее был совсем иной, чем прежде.

— В середине дня я наведаюсь на мост, — пообещал он вдогонку. — Мы тогда окончательно решим: ехать мне в Москву и в Гагру или не ехать. Будет, разумеется, как ты пожелаешь и, таким образом, в нашем нарождающемся семействе сразу же установится матриархат, диктатура женщины.

Феня не отозвалась на эту шутку. Его шутки сейчас были неприятны ей, они как бы уводили ее в сторону от желания выяснить все в их отношениях.

«Я хочу установить в нашей нарождающейся семье диктатуру ясности, прямоты и честности, — мысленно отвечала Феня Грезину уже по дороге к постройке, видневшейся среди деревьев. Она усмехнулась: — Нарождающаяся семья! Нарождается ли у нас семья?»

Феня вспомнила улыбку Дмитрия Афанасьевича, его глаза, его слова о том, что семейное счастье — это не просто совместные завтраки, обеды и ужины плюс кровати рядом. Оно такое нежное и зыбкое, семейное счастье, его надо лелеять и беречь. И его надо строить, как строят прекрасный дом — по кирпичику, с великой старательностью и с неисчерпаемым терпением.