Василий Ажаев - Предисловие к жизни

В день своего приезда Грезин упросил показать ему ее мост и затем часто приходил на строительную площадку.

Феню смешило и умиляло, когда он трогательно, будто о живых существах, говорил про береговые бетонные устои моста, якобы готовые прийти на помощь к своему мужественному младшему брату — третьему устою, только наполовину утвердившемуся в самой быстрине, посреди бурной реки. Впервые в жизни Дмитрий Афанасьевич увидел приготовление бетона, его поразила способность серой массы затвердевать даже в воде. Он брал из мешалки кусок мокрого бетона, пристально разглядывал и бормотал, поднимая густые брови:

— Чудесная чертовщина!

Феня хохотала, а он виновато оправдывался:

— Ты уж извини, девочка, мою неграмотность. Со стороны смешно смотреть на меня, я понимаю.

Грезина очаровала природа Ольдоя — неприступная суровость полукруглой гряды сопок и приветливый уют окаймленной ими долины, раскинувшейся далеко за горизонтом. Дмитрий Афанасьевич как бы вновь открывал для Фени красоты здешних мест. Феня и сама обратила внимание, какими ярко-синими становятся сопки в раннее солнечное утро. Он сказал о них по-своему:

— Знаешь, они такие синие, те дальние сопки, что если их точно зарисовать, никто не поверит, скажут: «Не бывает таких сопок». Я и сам не поверил бы, если б не увидел собственными глазами. Ярко до нереальности! — Он сожалеюще причмокнул губами: — Вот и выходит, мало мы видим в природе, а она неисчерпаемо богата красками.

Особенно полюбил Грезин реку. Он залезал в воду — проверить, в самом ли деле в реке бьют горячие источники. Может быть, по дну пропустили трубу с паром? Барахтался в теплой воде, хохотал и вскрикивал, будто его щекотали. Зачерпывал воду источника пригоршнями, пил и кричал стоявшей на берегу Фене:

— Это эликсир молодости, он разбегается по моим жилам. Из тридцатипятилетнего (он почему-то убавил свои годы) я становлюсь двадцатипятилетним, моложе тебя, девочка.

Вечерами, когда Феня приходила с работы, они усаживались рядом на крылечке деревянного домика и наблюдали всегда разное и всегда удивительное потухание солнца, закатывавшегося за край долины.

— Да есть ли где-нибудь на земле такая красота?! — громко и проникновенно вопрошал Грезин и, помолчав, прислушавшись к эху в сопках, отвечал сам себе: — Нет и не может быть на земле еще такой красоты!

Пользуясь каждой свободной Фениной минутой, они гуляли. Феня показывала ему любимые свои места.

— Пойдемте, я покажу вам еще один мостик, — приглашала Феня, брала его за руку и вела в лес.

Он долго ничего не мог разглядеть. Тогда Феня, торжествуя, показывала:

— Над протокой-то, с берега на берег, перекинулся, видите?

Солнце в закате, и под ним протока кажется золотой, будто само расплавленное золото течет между деревьями. Воды в протоке полно до краев. Сухие пожелтевшие травы торчат повсюду метелками из воды.

— Вижу! — вдруг завопил Грезин. — Замечательно! Кто его только построил?

Обнявшись, они любуются перекинувшимся с одного берега на другой обыкновенным вьюном — скрученными в жгут цепкими стеблями, из которых через правильные промежутки пробиваются по одному нежно-зеленые листочки.

— Где-то здесь рождается или умирает ветер, — таинственно сообщает Феня, вытягивая руки ладонями вперед: — Вот он еще есть, а вот его уже нет. Чувствуете?

— Верно, верно! — изумляется Грезин, взмахивая руками. — Именно здесь где-то ветер утихает.

В другой раз вечером Феня ведет его на какой-то необычайный, особенный лужок.

— Чем же необычен, чем особенный? — спрашивает Грезин, привлекая к себе девушку. — Наверное, много ромашек, а?

— На нем изморозь, иней!

— Иней в июле? Что ты, девочка!

Но действительно, маленькие голубенькие цветочки, словно инеем, устилают просторный луг.

— Понюхайте, как они пахнут. И никто не знает, как их зовут.

Он пригоршнями берет этот июльский теплый иней, погружает в него лицо и шумно вдыхает слабый, чуть сладковатый дурманящий запах.

У сопок или у реки Дмитрий Афанасьевич читал Фене свои «импровизации».

— Когда я думаю о любимой, мне кажется, что я стою на высокой горе, вокруг свистит ветер, а внизу подо мной плывут облака. Когда я думаю о ней, мне кажется, что я стою на носу парусной яхты, несущейся вперед, а лицо мое и волосы, разметавшиеся по ветру, смочены соленой морской водой. Когда я думаю о любимой, мне кажется, что я лучший музыкант мира и все, все люди на земле слушают удивительную музыку моего сердца.

Грезин декламировал, не сводя глаз с Фени, а голос его то журчал баюкающе, словно ласковые струи теплого Ольдоя, то тревожно рокотал, как гроза, мчащаяся с гор. И у Фени замирало сердце.

— У меня тоже есть для тебя сюрприз, — загадочно говорил, в который уже раз, Дмитрий Афанасьевич.

— Ну, не дразните, расскажите про сюрприз, — просила Феня.

— Время еще не пришло, — важно отвечал он.

Однажды она зачем-то пошла в поселок, а он прилег и заснул. Она вскоре прибежала, растормошила его и, включив радио, воскликнула ликующе:

— Твой сюрприз я сразу поняла. Это для меня, да?

— Для тебя, родная.

— Спасибо, милый…

От Грезина не укрылось «ты», впервые сказанное Феней. Он не торопил ее с этим «ты», зная, что оно должно прийти само. И оно пришло в знак окончательного сближения между ними.

— Для тебя, да, — повторил он. — Мой скромный подарок.

Феня вдруг спохватилась:

— Пойдем в поселок. Там все слушают твою «Асю». — Она шутливо поправилась: — Твою и отчасти тургеневскую.

В палаточном поселке все строители столпились вокруг радиоприемника и в полной тишине слушали грезинское чтение.

— Разрешите представить, товарищи, живого Грезина, — с ликованием сказала Феня, подталкивая вперед своего спутника.

— Мы и не догадались, что знаменитый Грезин — это вы и есть, — сказала тетя Паша. — Как же так получается: голос там, а сами вы тут?

Дмитрий Афанасьевич засмеялся и выключил приемник.

— Передавали запись на пленку, — объяснил он. — Лучше я прочту вам «Асю» без всякой пленки, и вы увидите, что голос я захватил с собой. — Грезин взял Феню за руку: — Посвящается эта композиция великому строителю мостов, замечательному человеку и моему лучшему другу Фене Калининой.

Феня зарделась и спряталась за чью-то спину, а Дмитрий Афанасьевич взглянул на небо, сжал губы, откинул привычным движением волосы, вздохнул и начал читать.

Видимо, впервые берега Ольдоя узнали, что такое бурные, долго не смолкающие аплодисменты. Феня рукоплескала артисту вместе со всеми.

— Хотите еще про любовь? — улыбаясь, спросил Дмитрий Афанасьевич.

— Хотим, — ответил ему хор голосов.

И он читал про любовь стихи и прозу и пел им про любовь песни и романсы. У Фени так переполнилась душа, что ей хотелось самой петь и плакать. И она заплакала, когда подруги по работе наперебой начали хвалить Грезина: