Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Оставшись одна, Катерина, как бы надломленная этим последним усилием, медленно опустилась на пол и тяжко зарыдала. Не раскаяние в своем поступке и не любовь к человеку, который ушел и больше не вернется, не боязнь напророченного одиночества — не это вызвало ее слезы. У нее не осталось доброго чувства к Грезину, будущего она не боялась. Катерина рыдала в горчайшей обиде на себя, на свою бабью слабохарактерность и бессмысленное долготерпение.

Почти десять лет она была ему верной подругой, а был ли он верным другом хоть один день? Обманывая себя уверениями, что людей без недостатков не бывает, Катерина не хотела замечать его пороков даже и тогда, когда кто-нибудь из близких деликатно пытался раскрыть ей глаза на истинный характер того или иного, не сохранившегося в тайне, поступка Грезина. Теперь-то слишком хорошо видно, как слепо она ему верила, принимая словообильные объяснения за истину или, во всяком случае, за искреннее раскаяние! Непростительно много времени потратила на то, чтобы окончательно извериться в нем и увидеть, наконец, Грезина таким, какой он есть, а не таким, каким он умел казаться!

…Очутившись за дверью дома, который он привык считать своим, Грезин не услышал рыданий жены. Он постоял, постоял в темноте и побрел куда глаза глядят. Обескураженный неожиданной решительностью Катерины, Дмитрий Афанасьевич в первую минуту был все же уверен: одумается и позовет. Уверенность эта исчезла, едва он вспомнил гневное спокойствие прогнавшей его женщины — нет, она не одумается, этот разрыв не связать теперь никаким узлом.

Поняв непоправимость случившегося, другой на место Грезина стал бы страдать и мучиться, стал бы сожалеть и, быть может, раскаиваться. Грезин испытал лишь раздражение (остался на ночь без крова) и беспокойство (не грозит ли ему еще чем-нибудь разрыв с женой?). О самой Катерине Дмитрий Афанасьевич и не подумал, он не задал себе вопроса — каково ей сейчас и как она будет жить одна. Грезина будущее Катерины не интересовало, равно и настоящее. А ему, ради собственной пользы, задуматься бы о ней, о прожитом вместе десятилетии. Ему бы вспомнить, как она, десять лет назад, ни о чем не спрашивая, сердечно приютила бездомного, беспомощного и растерянного парня, приехавшего в ее гостеприимный край из окровавленной Смоленщины. Грезину бы вспомнить, как она, вечно веселая и деятельная, вселила в него бодрость и энергию, помогла ему стать на ноги, как, узнав о его любви к искусству, освободила раз и навсегда от кропотливых, иссушающих душу мелких житейских забот и бытовых неурядиц. Хотя бы теперь оценить ему великое умение Катерины при любой служебной загрузке справляться со всеми домашними обязанностями, выполнять их неутомимо и безропотно.

Но где уж! Самое драгоценное в Катерине осталось для его ума и сердца за семью замками. Все, что от нее исходило, он воспринимал как должное. Стоило ему заявить, будто ребячий крик и возня с мальчишкой, с его собственным сыном, мешают ему дома работать, Катерина отправила ребенка к своим родителям. Он принял это как должное. Ее ценили на работе в отделе народного образования, ставили в пример за трудолюбие и нередко премировали, — Грезин принимал похвалы и премии с таким видом, словно они полагались ему вместе с женой в качестве приданого.

Подождав день-другой, не позовет ли его жена, Грезин нашел новое жилье. Разрыв с Катериной и теперь не доставил ему особых переживаний. Друзьям из числа собутыльников Дмитрий Афанасьевич не раз признавался: семья, мол, не для него, мол, семья — это скука добродетели и необходимость всегда делать вид, будто из всех женщин на свете нужна одна жена. Лучше бы вообще не жениться, но жена избавляет от бытовых дрязг (не стирать же собственными руками рубашки и не ходить же самому на базар за продуктами). Сын для него существовал как забава по воскресеньям, когда мальчик приходил в гости от бабушки и дедушки.

Событие было отмечено очередным мальчишником с участием развязных девочек. Дмитрий Афанасьевич читал стихи (он располагал ими на любой случай):

— Она не сумела понять меня, и вот итог, — исповедовался он случайной девице, слушавшей его без особого сочувствия. — Впрочем, я даже рад, что разрыв произошел сейчас, а не через пять лет, ибо таким образом я сохранил для жизни и наслаждений целых пять лет. — Он нахмурился и вздохнул: — Боюсь я только другого — шума и гама, который она, очевидно, поднимет.

Предчувствия не обманули Грезина — шум действительно поднялся. Как это положено, Катерина дала в областной газете объявление о разводе. При популярности Грезина нечего было и ждать, что оно останется незамеченным. Но приятели Дмитрия Афанасьевича и он сам не предугадали многих откликов, какие были вызваны скромными тремя строчками, набранными мельчайшим шрифтом в конце газеты. В редакцию и в радиокомитет в адрес Грезина посыпались письма. Из самых глубинных районов, из таежных поселков его спрашивали с беспокойством и с сочувствием:

«…Что случилось, товарищ Грезин?»

«…Ваши выступления по радио говорят, что вы человек хороший и душевный, любите людей и понимаете великий смысл семьи. Что же произошло в вашей семье?..»

«…Ответьте нам, вашим друзьям: почему ваша жена решила порвать с вами? Считаете ли вы это ошибкой с ее стороны, или ваш брак был несчастливым и вы оба пришли к такому решению?..»

«…А есть ли у вас ребенок? Если есть, как же вы теперь думаете его воспитать? Ответьте нам на письмо, нас волнует, что у такого хорошего человека произошло несчастье в жизни…»

Несчастье в жизни? Растерявшийся Грезин считал происшедшее с ним неприятностью, просто неприятностью. Он нервничал, не зная, что предпринять. Ему позвонили из газеты: «Возьмите письма и подумайте, как ответить на них. Имейте в виду, мы всем сообщаем, что письма тотчас же пересылаются вам».

На радио, в его коллективе сам собой организовался заговор молчания. Лишь его напарница, сердитая Погорельцева, насмешливо предложила на одной из летучек предоставить Грезину в программе очередных передач пять минут для ответа на письма радиослушателей.

В назначенный день Дмитрий Афанасьевич пришел в народный суд. Зал заседаний был забит до отказа. Пришлось переставлять столы и скамьи. Судью с народными заседателями, истицу — жену Грезина и ответчика — самого Грезина буквально прижали к одной из стен.

Наплыв людей насторожил Грезина. «Плохо или хорошо, что приперлось столько народу? Может быть, следовало все-таки потребовать слушания дела при закрытых дверях?» — спрашивал он себя.

Как и было накануне решено с приятелями, он пришел на суд в давно ненадеванном, потрепанном костюме военного времени. Держался скромно, на вопросы отвечал вежливо и тихо, весь его облик выражал с трудом сдерживаемое огорчение. Искусная поза и обстановка придавали особую выразительность его внешности красавца мужчины. Дмитрий Афанасьевич заметил взгляды, останавливавшиеся то на нем, то на жене, и понял: сравнение не в пользу Катерины. Она не отличалась красотой, бьющей в глаза. К ней нужно было приглядеться, чтобы понять и оценить строгую миловидность мягких и нежных черт лица, добрый и открытый взгляд больших голубых глаз. К тому же за эти дни Катерина сдала, похудела, устала душой. Сейчас она волновалась и нервничала, на лице горели пятна стыда и возбуждения, оттого она казалась вовсе некрасивой. Глядя на супругов, некоторые из присутствующих делали вывод: она его не стоит, он — орел и молодец, а она — невзрачная женщина, ничего собой не представляет.