Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Проверенные много раз на вечерах стихи Симонова, прочтенные один за другим, не подвели и на этот раз. Казалось, все шло хорошо и Петя Мазнин имел основания довольно улыбаться. Но сам Дмитрий Афанасьевич испытывал какое-то непонятное, безотчетное чувство нарастающего беспокойства. Раскланиваясь в ответ на очередные аплодисменты, Грезин пристально поглядел в зал и вдруг заметил: немало людей, сидящих в третьем, четвертом, пятом рядах и, возможно, дальше, вовсе и не думают хлопать. В сумраке зрительного зала Дмитрий Афанасьевич разглядел характерное и столь неприятное ему строгое, неприветливое лицо Погорельцевой, а возле нее сослуживцев из радиокомитета и знакомых из газеты. Они сидели кучно, занимая места середины, как раз напротив Грезина.

Потом Дмитрий Афанасьевич рассказывал, будто с этого момента стал рушиться его вечер. Паузы в чтении затягивались, он никак не мог сосредоточиться и решить, что читать. Его обеспокоило и разозлило, что эта немаленькая и, видимо, враждебная группа людей плохо слушала его, переговаривалась и пересмеивалась.

Про себя он решил: «Не буду на них обращать внимания». А сам ничего не мог с собой поделать, все время следил за ними.

В какой-то момент ему показалось, что он добился перелома в вечере. Он потрогал записки на столике, отпил глоток воды и, тряхнув головой, объявил: «Буду читать любовную лирику поэтесс разных поколений». С этими тщательно отобранными стихами он выступал и раньше, знал силу их воздействия. Но непривычное чувство неуверенности владело им, он всматривался в публику, прислушивался и различал отчетливый, ни на мгновение не утихающий гул. Дочитав до конца третью или четвертую вещь, Дмитрий Афанасьевич вытер мокрый лоб и перешел к испытанным, честно служившим до сих пор его успеху щипачевским стихам. Но и они почему-то отказали на этот раз, вернее, не выручили полностью. Грезин не только на слух, всей кожей тела ощущал, как слабеет, рвется его контакт с аудиторией — она словно отмирала для него по частям. Обычно при чтении со сцены приходилось долго раскланиваться и выжидать, пока прекратятся аплодисменты. Сейчас он даже не успевал отдышаться — приходилось спешить, сразу начинать новое стихотворение, дабы пауза слишком не разрасталась, не становилась мучительной, нетерпимой.

Вдруг он решил перейти на прозу. Чтение, скажем, фрагментов из «Аси» позволило бы занять аудиторию не меньше, чем на полчаса и вообще облегчило бы его задачу. Правда, он вспомнил свое обещание читать только стихи, но подумал, что люди в зале об этом его обещании уже забыли.

Однако зал все помнил и весьма весело зашумел, едва он объявил название тургеневской повести. Его «враги» в центре бестактно засмеялись. Кажется, именно кто-то из них зычно крикнул: «Чур, не нарушать условия!»

Грезину пришлось дать отбой, извиниться, пошутить насчет склероза.

Промах Дмитрия Афанасьевича, разумеется, сказался на атмосфере вечера. Порции хлопков после каждого чтения заметно уменьшились и по ощущению самого мастера слова приобрели явно иронический характер. Зато все нарастали, все увеличивались горстки записок на столике возле Грезина и на краю сцены у его ног. Милая застенчивая девушка сбежала из первого ряда, видимо не выдержав нагрузки, и теперь записки по одной приносили разные люди, каждый раз неожиданно возникавшие перед Грезиным из полутьмы зала. Грезина раздражал, нервировал непрерывный этот приток вопросов от публики, и ему теперь уже не казалось, что он сумеет легко с ними разделаться. Слава богу, их очередь настанет в самом конце вечера. Записки беспокоили и Петю Мазнина — он сокрушенно качал головой при виде каждой новой записки и жевал толстыми губами, произнося, очевидно, свои обычные слова ободрения: «Не робей, Митя, не падай духом об землю».

«Да, только не теряться, не отступать, обязательно взять верх», — сказал себе Грезин. Ему показалось, он нашел выход.

Именно это стихотворение Щипачева могло, по мысли Дмитрия Афанасьевича, изменить настроение и ход вечера. Как ему казалось, он прочел стихи лихо, с жаром и страстью — особенно заключение: «Без этого жить больно, знаю сам». Расчет не оправдался. Видимо, зал уловил неискренность и манерность этой надрывно выкрикнутой фразы.

Откуда-то с балкона, из задних рядов пошел небольшой прилив хлопков, его тут же встретила и поглотила широкая волна шума. Она теперь не стихала, эта волна, и не уходила из зала, наплывы ее двигались вперед и назад и каждый раз успешно гасили возникающие как дань громким именам поэтов вежливые аплодисменты. В лихорадочных поисках какого-то выхода из положения Дмитрий Афанасьевич вспомнил знаменитого Теркина. Он любил и умел читать эту поэму. «Теркин выручит», — решил он обрадованно.

Нет, не выручил Теркин. В ответ на чтение раздался шум и смех. В чем дело, стихи Твардовского не нравятся? Грезин пожал плечами, недоумевая. Слушатели пристально за ним следили и снова засмеялись.

— Вы же обещали читать только стихи о любви! — звонко объяснила на весь зал какая-то бойкая девица.

По спине Грезина потекли противные струйки пота. Его возмущали администраторы филармонии: куда они, черти, подевались? Пришлось ему снова извиняться.

После этого нового промаха вечер и вовсе пошел набекрень. «Лишь бы дотянуть до конца, не дать разыграться скандалу», — думал Дмитрий Афанасьевич. Самомнение мешало ему признать свой собственный провал. Он и теперь обвинял во всем недругов во главе с Погорельцевой.

Он не мог не следить за ней и за всей группой людей, которые продолжали оживленно беседовать, жили на вечере, так сказать, «частной жизнью» и, очевидно, замышляли новые козни.

«Черт возьми, они своего добились, вечер испорчен. Надо найти подходящий предлог и прикрыть волынку, уже нет сил и терпения».

Грезин ждал помощи от администраторов филармонии. Пусть хоть немного утихомирят аудиторию. По его наблюдениям, Петя Мазнин уже третий раз помчался за помощью.

Никогда еще Грезин не чувствовал себя так худо. Слушателей словно кто-то специально подобрал, они были настроены скептически, ловили каждый его жест, каждую промашку. Вот он машинально потрогал записки и, будто обжегшись, отодвинул от них руки. Это движение немедленно вызвало реакцию.

— Может быть, в самом деле перейти к ответам на записки? — насмешливо посоветовали из зала.

Грезин хотел использовать эту реплику, хотел пожаловаться: мол, кое-кто пытается сорвать его вечер, но не успел. Наконец-то появился администратор.

— Товарищи, нас удивляет ваша игривость. Артисту трудно читать, трудно сосредоточиться. Шум, невнимание. Прошу тишины. Ответы на записки, как всегда, в самом конце вечера.