Василий Ажаев - Предисловие к жизни

Осень! Николай Николаевич не впервые заметил, что уже не весна, а осень больше волновала его. Видимо, все больше и больше не весна, а именно осень становилась его порой. Поэтому так странно взбудоражили его сейчас белые цветы и этот томный и нежный, всюду проникающий утренний запах флоксов и табака.

Скоро все окрест переменит краски и с деревьев полетят желтые листья. Они будут падать медленно и спокойно. И тогда невозможно будет отвлечь себя от безотчетной печали. Зачем и откуда она приходит к нему, печаль? Разве худо ему живется, разве не с ним его любимые дочь и жена? Разве не с ним его работа? Но это беспокойное чувство придет, и, невольно смирившись, он решит про себя, что это тоже признак его осенней поры.

И поплывут, поплывут мысли о том, что никто уже не называет тебя молодым, что твоей дочери Танюше девятнадцать лет, что у верной твоей подруги стала совсем белой ее красивая голова, что мало — ох, мало! — удалось сделать в жизни. Время летит, и все больше остается несовершенного.

Последняя геофизическая экспедиция в восточную Якутию, в суровый мерзлый район Суантар-Хаята, дала столько интересных наблюдений и фактов, но он буквально завяз, утонул в ворохах отчетов и материалов, никак не может выстроить систему обобщений, написать книгу. Нет, так нельзя! Надо суметь наверстать упущенное, надо изо всех сил поторопиться и вообще пора, давно пора научиться потолковее, поумнее тратить силы и драгоценное время. Надо, надо это строжайше потребовать от себя.

Николай Николаевич тряхнул крупной своей головой, потер лоб и усмехнулся: полно, такие мысли в воскресный день!

Он оглянулся и сразу отыскал глазами Нину Ивановну. Жена сидела за столиком на террасе, возилась с бумагами. По воскресеньям она всегда старается навести порядок в своей писанине — никто, наверное, столько не пишет, сколько врачи! Сотни историй сотен болезней. Он уловил скользнувший по нему взгляд… И вдруг понял: ее тревожит настроение Танюши.

«Доченька, помочь тебе? Давай сядем и потолкуем», — хочется ему сказать. Но как ей поможешь? Уже не раз пытались оба завести разговор с дочерью, однако она молчит, еще не пришло, видно, время для признаний, для откровенности…

Николай Николаевич чувствует: и сегодня, как два воскресенья подряд до этого, она оставит их с матерью вдвоем и уедет в Москву. Весной, когда им удалось снова снять этот домик с небольшим участком, они так радовались возможности проводить вместе свободные вечера и все воскресенья. Это стало вроде семейной традиции, и лишь нечто чрезвычайное могло нарушить их тихий еженедельный праздник. Танюша сломала его однажды без видимой причины и без всяких объяснений.

Да, Танюша сейчас уедет. Она уже пошла к матери, приласкалась, сказала что-то и теперь бежит к отцу, который сидит за самодельным столиком, среди густых и высоких кустов жасмина.

— Папа, папочка, я должна ехать в Москву. Я обещала, понимаешь? Мама согласна. Разумеется, к вечеру вернусь.

— Конечно, поезжай. Мы тебя проводим.

И они провожают ее до сияющего белизной молоденького березового лесочка. За ним сразу открывается в просторе луг, второй раз за лето поросший клевером. С того места, где они стоят, хорошо видны станция и люди, дожидающиеся очередной электрички. Поезд еще не заметен, но все слышнее дробный перестук его колес, через минуту, две он вынырнет из-за поворота.

Девушка целует мать, отца и уже на ходу, как им кажется, с облегчением кричит:

— Я поспею!

Они стоят и смотрят, как легко бежит Танюша прямой тропой, вытоптанной в траве.

Нина Ивановна и Николай Николаевич идут домой и говорят о всякой всячине. А думают — и неотступно — лишь о ней.

«Зачем она поехала в душную, пыльную Москву? Мало ей духоты и пыли на неделе».

«Надо — и поехала. Сговорилась с какой-нибудь подругой. Дело молодое».

«Она так и сказала бы: с подругой. А то ведь молчит».

«Верно. Пожалуй, не стоит себя обманывать. Пришло то неизбежное, чего мы ждали: в жизни Танюши появился человек, который ей небезразличен».

О «нем» они боялись и думать. Кто он, что от него ждать? Нам не важна его профессия. Не важно, красив ли он. Важно, чтобы у него была такая же, как у Танюши, чистая, незамутненная душа. Если так, они благословят их любовь.

Ну, а если ее дорогу перешел дурной и пустой человек?

— Как это, в сущности, несправедливо! — вздыхает Нина Ивановна.

— Не надо, Нина, — мягко говорит Николай Николаевич и крепко сжимает ее локоть. — Она же у нас умница!

Он понимает, что хотела сказать Нина Ивановна. Как несправедливо, что ты уже не волен оградить родимое существо от опасностей и ошибок. Девятнадцать лет мы растили ее, дрались с болезнями. Мы оберегали ее от ушибов, когда она училась ходить. Вместе с ней мы решали арифметические, а потом все более и более сложные задачи.

Самое сложное наступило теперь.

Нина Ивановна оборвала молчание:

— Ты прав. Не будем тревожиться попусту. Танюша не маленькая.

На том и порешили.

За обедом Нина Ивановна рассказывала о тяжелых случаях осложнений после гриппа. Николай Николаевич — о диссертации своего ученика, молодого геокриолога.

Пошли гулять лесной просекой — туда и обратно, опять туда и обратно. Николай Николаевич жалел ушедшее лето и в связи с этим вспомнил зиму в Якутии (минус пятьдесят градусов мороз, воробьи замерзают на лету, вместо двух рам — три в каждом окошке). Уроженка Ялты, Нина Ивановна ежилась и удивлялась.

В лесу их догнал запыхавшийся и взволнованный мужчина: его жена вдруг потеряла сознание, он просил доктора скорее помочь. Кроме того, мальчик соседей неудачно упал, наверное, сломал ногу, просят посмотреть, парнишка криком кричит.

Нина Ивановна и Николай Николаевич направились в поселок. У женщины сильно поднялось давление — она злоупотребила воскресным отдыхом, неосторожно гуляла на солнце. Нина Ивановна поставила ей горчичники на затылок и прописала резерпин. У мальчишки оказался серьезный вывих, за лечение взялся Николай Николаевич. Он ловко вправил сустав и крепко забинтовал крест-накрест ногу.

Когда они освободились, то обнаружили: наступил вечер. Не заходя домой, они пошли на станцию. Поднявшийся свежий ветер не помешал им сидеть на скамейке у платформы, встречать поезд за поездом и всматриваться в идущих мимо людей.

В какой-то миг, глянув на жену, Николай Николаевич хотел предложить ей поехать очередным поездом в Москву. Нина Ивановна сразу, по-видимому, поняла, встала и потянула его за руку:

— Пойдем-ка домой. Она к вечеру не управилась со своими делами, а в ночь решила не ехать…

Дома сразу разошлись по своим углам: каждый не хотел взглядом, неосторожным словом или вздохом обнаружить друг перед другом тревогу и тоску, усилившиеся с ночной темнотой.