Василий Ажаев - Предисловие к жизни

В третьем ряду Грезин увидел своего верного друга и сподвижника по бутылке Петю Мазнина, бывшего администратора городского Театра музыкальной комедии. Своей улыбкой Мазнин подбадривал Грезина и словно говорил: «Все хорошо, действуй по намеченному плану».

Грезин и сам понял: все складывается для него благоприятно. Катерине труднее, она возбудила дело, к ней обращаются с вопросами, она должна доказывать правоту своего требования на расторжение брака. Понял и другое: свойственное Катерине благородство не позволит ей казнить его и говорить о нем все, что она знает. Да и судья заметно щадил их обоих, ею вопросы были деликатны и незамысловаты. Дмитрию Афанасьевичу предоставлялась тем большая возможность использовать выгоды страдающей стороны и сколько угодно говорить о своем горе и потрясении, о любви к ребенку. Он мог мимоходом, будто невзначай, упомянуть свои широко известные литературные чтения как пример его взглядов на любовь и семью. Суд Грезину даже понравился, он почувствовал себя занятым в роли положительного героя какого-то интересного спектакля.

Вскоре разбирательство дела застопорилось, забуксовало. Многие не могли понять происходящего и спрашивали друг друга, чего добивается эта женщина от мужа, ведь он на все согласен и жаждет примирения. Люди пожимали плечами, слушая, как истица снова и снова в скупых, общих выражениях объясняла: они с Грезиным чужие, он ее не уважает, к сыну равнодушен, она долго пыталась ему верить и изверилась, жить так больше невозможно.

Судья торопливо и вежливо допытывался: в чем выражалось неуважение Грезина к ней, как к человеку и женщине: из чего она сделала вывод о его безразличном отношении к сыну; как понять выражение «изверилась в нем» — значит ли, что он в чем-то обманывал ее, не оправдал доверия? Судья как бы помогал Катерине, однако она его помощь не принимала и молчала. Судья обратился с теми же вопросами к Грезину. Дмитрий Афанасьевич огорченно развел руками:

— Полагаю, суд мудро поступит, если позволит нам самим уладить конфликт. Жена сейчас возбуждена, вряд ли отдает себе отчет в своих словах.

— Вы согласны с предложением вашего мужа, истица? — спросил судья. — Может быть, он прав? Вы в минуту раздражения возбудили дело, а теперь лучше его приостановить?

Катерина нехотя поднялась.

— Я думала, все будет быстрее и проще, иначе не стала бы подавать заявление, — сказала она устало и хмуро. — Решайте как хотите, вы ничего не измените — я сама уже все решила. Жить вместе мы не будем, сына он не увидит. Ни мне, ни Феде Грезин не нужен. — Катерина хотела сесть, но вдруг в первый раз бросила на Дмитрия Афанасьевича взгляд и добавила: — Не надо ломать комедию, Грезин, будьте хоть раз человеком. Ведь семья для вас только обуза, а развод вовсе не наказание.

Эти слова, сказанные официальным тоном, но с укоризной и глубокой горечью, встревожили людей. После мертвой паузы по залу пронесся шум, похожий на чей-то могучий вздох. «Ну, теперь могут быть осложнения, берегись!» — мелькнула мысль у Грезина, и он почувствовал, как напряглись у него все мышцы.

— Правильно! — выкрикнул кто-то. — Грезин не у микрофона и не на сцене, пусть не разыгрывает перед нами дешевую мелодраму.

Судья неодобрительно покачал головой и поднял руку. При полной тишине он объявил: суд первой инстанции не имеет права разводить, его задача — попытаться примирить супругов. К сожалению, примирение не достигнуто. Теперь дело Грезиных, если пожелает истица, может быть передано в городской суд.

Катерина никак на эти слова не откликнулась, хотя судья и обращался к ней: очевидно, и впрямь все уже было решено ею самой. Дмитрий Афанасьевич своим опечаленным взглядом показал полную покорность судьбе. Но люди в зале остались недовольны: суд по существу и по форме оборвался на середине.

Недовольным остался и грезинский дружок Петя Мазнин.

— Второй суд, городской, не состоится, конечно, — сказал Мазнин, когда они вернулись домой и стали обсуждать происшедшее. — Катерина, видно, сыта по горло и не захочет продолжения. Юридически ты остаешься связанным с ней до гробовой дощечки. А лучше, браток, получить бы и юридическую свободу.

— Меня это не волнует, — пожал плечами Дмитрий Афанасьевич.

— Напомню тебе мудрую пословицу: баба с возу — кобыле легче.

— Я лучше тебя знаю Катерину, — возразил Грезин. — Она больше меня не потревожит.

Петя Мазнин рассмеялся. Смех у него был тоненький, с каким-то взлаиванием — несколько неожиданный для толстого человека с брюхом и мощной красной шеей.

— Знаешь, я поначалу струхнул, — признался бывший администратор. — Напрасно, думаю, Грезин не потребовал суда при закрытых дверях, раз есть такое право. А суда, считай, и не было. Состоялось небольшое представление, которое только прибавит артисту Грезину популярность. Публика ничегошеньки не поняла, если не считать той бабы, что провизжала что-то о мелодраме.

— Пустое, какая-нибудь психопатка, брошенная мужем, — поморщился Грезин. — Вот ты сказал о представлении. Я о нем сейчас и думаю.

— То есть? — не понял Петя.

— Иди к Даниле Ефремовичу в филармонию и договаривайся о моем вечере. Надо всем показать: ничего с Грезиным не случилось, дела его обстоят нормально. При таких обстоятельствах успех вечера обеспечен, понимаешь? А что еще нужно скромному артисту? Всего лишь чуток одобрения и толику славы.

— Не опасно это, Дмитрий? Будут ведь, наверное, вопросы, не боишься?

— На все вопросы сумеем ответить. Все-таки это не суд, полегче. Если будут особо каверзные записки — замолчим их, сунем в карман. Эх, милый, публика-то воистину ни черта не понимает, ты справедливо заметил. Словом, действуй.

Петя Мазнин, не откладывая, отправился в филармонию и, разумеется, договорился обо всем с Данилой Ефремовичем, их старым знакомым. Вскоре вновь были расклеены афиши о новом творческом вечере Дмитрия Афанасьевича Грезина.

Мастер слова вышел на сцену и заулыбался: зал филармонии был переполнен, встретили его аплодисментами. Конечно, он не ошибся: отношение к нему не переменилось.

Грезин откинул назад свисавшую на лоб живописную прядь, прищурил глаза, быстро взглянул куда-то вдаль, потом перевел взгляд кверху, постоял так в молчании и сказал:

— Хочется сегодня читать по вольной, так сказать, программе. Вернее, без программы. Давайте отдадимся настроению. Будем читать и слушать только то, что очень нравится — вам и мне. Обязательно для вечера одно: читать только стихи. И обязательно второе: читать только про любовь. Согласны?

Снова захлопали. Грезин хотел начать с Блока и с Есенина, передумал и прочел недавно опубликованное в толстом московском журнале стихотворение никому не известного молодого поэта. Как и ожидал Дмитрий Афанасьевич, это наивное и взволнованное стихотворное объяснение в любви очень понравилось — хлопали в ответ усердно. Вместе с аплодисментами появились первые записки — Грезин принял их из рук зардевшейся от смущения девушки, сидевшей в первом ряду возле Пети Мазнина.