Василий Ажаев - Предисловие к жизни

«Ну и сиди здесь один, в стороне от всего!» — подумал Володя со злостью на себя.

Он вдруг остро почувствовал, что, чуждаясь, отходя от товарищей по работе, он отходит и от того, что есть вокруг, от всей большой жизни, про которую рассказывала и книга. Он весь похолодел, впервые подумав о том, что ведь можно быть рядом с той же ткачихой Одинцовой или сестрами Виноградовыми, можно работать по соседству с шофером Степановым, со своими бетонщиками — и в то же время быть от них бесконечно далеким! Настоящая дружба и товарищество рождаются в труде, но тот, кто не вкладывает в него душу, оказывается товарищем только на словах и лишь сам от этого страдает.

Каким-то образом прораб Жарков узнал о нем и однажды пришел, чтобы увести его на свой участок. Володя и виду не показал, что внутренне обрадовался переходу на новое место. Но и здесь опять ничего не получилось. Кто же виноват в этом — разве Петя и остальные ребята из бригады?..

Он услышал шорох сухой травы за спиной и обернулся. Сзади стоял Жарков. Они встретились взглядами, и прораб спросил:

— Ты что отошел от них, Тарасов? Тебе с ними неинтересно?

Прораб словно видел его насквозь, он сразу коснулся больного места, и Володе очень хотелось оборвать разговор.

— Да что вы, ей-богу! — воскликнул он нервно. — Я на минутку отошел: подумать хочу наедине.

— Подумать?.. Это хорошо. Сиди думай.

Но Володя вскочил и пошел на Петин голос. Жарков посмотрел ему вслед и сочувственно покачал головой.

Бетонщики переглянулись, когда Тарасов опять торопливо лег рядом с Михайловым и уставился в землю. Петя пристально посмотрел на опущенную голову шестого члена своей бригады и вернулся к книге. Теперь он читал выступление стрелочницы со станции Омск. То, о чем она говорила, было так обыденно, обыкновенно, может быть, даже скучно. И тем не менее бетонщики слушали внимательно, не двигаясь, и даже Тарасов не перебивал чтения. У этой женщины не было ни сотни станков, ни сложных машин — она рассказывала о том, как привела в порядок простую стрелку на железнодорожной станции.

— «Будка на моем посту была совсем заброшена, — воспроизводил Петя рассказ стрелочницы, — и я подумала: страна наша стала культурной, надо будет на своем маленьком участке привести в порядок не только стрелку, но и стрелочную будку».

Бригада зашумела, заговорила враз.

— Здорово как получается: стрелочница сделалась знатным человеком на весь Союз, раз она сумела наладить стрелки и будку! — восклицал, размахивая обеими руками, Михайлов.

— Понимаете, что это значит, — говорил Федя Фирсов, вглядываясь то в одного, то в другого большими светлыми глазами. — Работай, и ты поднимешься на высоту. Но при том ты должен меньше всего думать о себе, о славе там и разных таких вещах. Ты должен думать, как бы лучше сделать свое дело!

Дождавшись паузы, подал голос и Петя:

— У меня такой вопрос: так что же такое стахановское движение?

— Тоже вопрос! — выскочил Михайлов.

Мысль Федотова понравилась ребятам, они молчали, обдумывая ее.

— А мы? — спросил Петя. У него входило в привычку связывать отвлеченные мысли с жизнью своей бригады. Тяжелая книга в его руках напомнила о себе, и Петя провозгласил: — Читаем дальше!

— Дальше, пожалуй, не надо. Хватит на сегодня, — прозвучал над ними хрипловатый голос Жаркова. По предположениям Сыркина, прораб сорвал голос командами при артиллерийском грохоте.

Ребята не видели, когда он подошел, и смутились: наверное, он слышал их речи.

Все удивленно уставились на Жаркова: они привыкли к его застиранной гимнастерке, а сейчас впервые он был в новом кителе, при майорских погонах и, главное, три ряда орденских колодок красовались на его груди. Михайлов даже зажмурился от удовольствия: он насчитал одиннадцать планочек — шесть орденов и пять медалей!

Жарков присел на траву и поманил их к себе пальцем, чтобы подсели ближе. Они мигом пододвинулись, зачарованно глядя на потертую кожаную планшетку, из которой прораб что-то доставал. Покопавшись среди бумаг, он вынул две фотографии, большую и маленькую, завернутые в бумагу.

— Найдите на карточке лично знакомого вам человека, — отдал он им большую фотографию. — Ну-ка, есть такой?

Бетонщики, теснясь, склонились над карточкой. На ней была заснята группа мужчин и женщин.

— Я нашел! — громко и торжествующе крикнул глазастый Миша Кольцов. — В третьем ряду — это вы, товарищ прораб?.. Значит, вы были на этом совещании?

Никто теперь не смотрел больше на орденские колодки Жаркова, все смотрели ему в лицо, и он читал во взглядах уважение и преданность.

— Молодой вы здесь, на карточке, — сказал Петя.

— Молодой, — согласился Жарков. — Тридцать лет мне было. С тех пор десять лет прошло, из них почти пять лет войны, а каждый военный год, пожалуй, за три надо считать. Вот и прикидывайте: мне сегодня сорок лет исполнилось, да десяток надо накинуть. Итого полсотни.

Смеясь, он поднялся. Бетонщики вскочили, Петя шагнул к прорабу с протянутой рукой.

— У вас сегодня день рождения! Можно мне вас поздравить?

— Поздравь, дорогой, поздравь, мне это приятно!

Жарков принял руку Федотова, к нему протянулись еще четыре руки. Прораб, пожимая их, посмеивался и смотрел на Тарасова. Тот, смущенный, не знал, что ему делать. Жарков сам протянул ему руку, и Володя поспешно схватил ее.

— А вы нам не показали вторую карточку, — простодушно сказал Сыркин.

— Вторую? — переспросил прораб и задумался. — Что ж, могу показать…

На второй карточке Жарков в штатском костюме, при галстуке сидел рядом с молодой женщиной. Она держала на коленях малого ребенка. Паренек постарше стоял за спиной Жаркова.

— Эта карточка — все, что у меня осталось от семьи, — глухо сказал Жарков. Наступило долгое молчание. Кто-то из бетонщиков вздохнул. — Много пережил я за войну, ребятки. Когда началась война, я работал здесь, на одном строительстве, а жена с детьми гостила в Белоруссии у родных. Там ее, вместе с маленьким, фашисты и загубили. Старшему — Костеньке удалось уйти от извергов. Он пробился к партизанам, потом запропал. Может быть, тоже погиб, но как-то не верится — и сейчас все ищу его. Он точь-в-точь вашего возраста, а внешностью чем-то вот на Тарасова похож.

Бетонщики почти с завистью посмотрели на Володю и впервые заметили, что у него совсем неплохое, даже приятное лицо: открытое, с упрямым подбородком, крутым лбом и живыми карими глазами.

— Вот и Володиной семье война принесла горе. Отец у него погиб на фронте, — сказал Жарков.

Тарасов опустил голову. Снова возникло долгое, трудное молчание.

— Однако отвлеклись мы с вами, — прервал разговор прораб. — Книга-то понравилась вам или нет?

— Понравилась, — ответил за всех Петя.