Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей…»

— Жиганов! — окликнул меня дежурный сержант. — На выход.

Только что закончился мертвый час. Еще сон не выветрился. Я, тряхнув головой, быстро сбежал со второго этажа, на ходу поправляя воротничок форменки.

— К начальнику штаба, — сказал старшина. — Смотри там, держись как следует.

— Есть к начальнику штаба! — и я направился в командный пункт, гадая, что хочет от меня начальство.

— Товарищ майор, матрос Жиганов по вашему приказанию прибыл! — Я стоял навытяжку перед майором, грузным, седым, больше похожим на учителя, чем на военного. Начальником штаба оказался тот самый майор Самохин, что беседовал со мной в экипаже.

— Вольно. Садитесь, Жиганов!

Несколько вопросов, как служба молодая идет, и мы перешли в класс для занятий по радиоприему и передаче на ключе. Все было почти так же, как на курсах в аэропорту, где я готовился к сдаче на второй класс.

— Вы на гражданке были радистом?..

— Так точно, товарищ майор. Второго класса.

— И сколько уже успели поработать?

— Год на зимовке, зиму в аэропорту. На борт рвался.

— И сейчас мечтаете об этом?

— Так точно.

— Сядьте на ключ. Вот вам текст. Я попринимаю.

Из-под ключа понеслись сигналы. Я начал не спеша. Майор, так же не спеша, надвинув плотней наушники, записывал. Вот, и та скорость, после которой дают первый класс. Мой напарник так же не спеша записывает. Потом дает мне знак рукой — хватит.

— Недурно! Теперь вы…

Я беру бланк для радиограммы, карандаш, надеваю на голову телефон, слушаю ровную дробь морзянки. Ну и выбрал же текст: буквы беспорядочно перемешаны с цифрами, в памяти такой текст долго не удержишь. Это не то что смысловые телеграммы принимать. Их можно записывать после на память. Еще в Зеленом мысе я успевал дать городскому радисту «пп» — чуть обожди, значит, разрядить ружье через форточку по сидящим на речке уткам, записать принятое на память и продолжать связь. Пока закончу, Верный уже в дверь лапой скребет — утку притащил, а то и двух.

Майор придирчиво сверяет принятый мною текст, потом молча держит его в руке и неожиданно произносит:

— Недурно. Придется вам временно распрощаться с мечтой попасть на борт. Инструктора у нас не хватает. Ясно? Кстати, и сверстникам своим будет время рассказать о жизни на Севере. Им пригодится это. Ясно?

— Так точно! То есть как же… — я удивленно гляжу на командира. — Как же?

— Приказы, Жиганов, не обсуждаются. Занятия будете вести в этом классе. Первое время присмотрим. Одногодки? Это не помеха. Спрашивайте с каждого. Дружба в часы занятий отменяется. Примите у сержанта Бабича имущество класса, составьте опись, передайте в канцелярию, чтоб все честь по чести. Программы возьмите у начальника классов.

Назавтра в полдень я вошел в класс, где сидели мои одногодки. Майор представил меня: — Ваш новый инструктор. Со всеми вопросами обращаться через него!

Ребята недоуменно переглядывались: мол, чему мы научимся у него, а Хлипитько бросает: «Еще не успел освоиться, уже сачковать».

Включая зуммер, нажимаю на ключ, объясняю матросам суть передачи азбукой Морзе. И чтобы лучше запомнилось, беру в пример своего учителя Евгения Пустошного: не тире и точки считать надо, а по звуку определять, что передал твой далекий корреспондент. Как, например, звучит двойка? «Ти-ти — та-та-та». Трудно запомнить? А если так: «Я на горку шла». Запомнится. Или буква «ф». По микрофону это «Федор», а на ключе «ти-ти-та-ти — тетя Катя, тетя Катя». Сигналы оживают, вызывают улыбку на лицах новичков, они уже не спутают их с другими.

Два часа на передачу. Ребята учатся правильно держать руку на головке ключа. Это не так просто. Нужно, чтобы радист работал всей кистью, а не одним пальцем. При большой нагрузке легко «сорвать руку». Со мной случалось такое. Даешь один сигнал, из-под ключа вылетает другой. Рука вышла из повиновения. Скорость передачи после этого набирается медленно. Это похоже на то, как больной человек поднимается по лестнице — ступенька за ступенькой, чуть поспешишь — споткнешься или сердце «задохнется».

Не скажу, чтобы искусство обучения одногодков давалось мне легко. Опыта не было. Да и неловко было в первое время перед сверстниками, ни с того ни с сего сразу в командиры угодил, хотя и младшие. Кто как поймет это. Был бы Володя рядом, тот бы сумел навести порядок в классе, а его нет, и адреса не знаю.

Хлипитько, наш остряк, замучил: «Товарищ преподаватель, — скажет, я уже выучил две буквы. Разрешите выйти до… Матрос Хлипитько на солнышко поглядеть хочет». А то и почище что-нибудь придумает, не знаешь куда и деваться.

Но так было лишь первое время. Постепенно ребята втянулись, у них появился интерес к новому делу, занятия пошли своим чередом. Начальник классов остался доволен. Заглядывал он часто, а в один из вечеров особенно долго и придирчиво наблюдал, как матросы ведут по зуммеру двухстороннюю связь, пока не расхохотался.

— Что это за текст у вас? — спросил он.

— Какая-то книга без конца и начала на шкафу валялась, про Остапа Бендера, великого комбинатора. Вот мы и пользуемся для тренировки.

— Черти полосатые, да это ж «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова. Истинно, черти полосатые. Надумали. Ладно, занимайтесь. Не буду мешать.

Через несколько дней на плацу зачитали приказ о присвоении мне звания младшего сержанта. Радость, конечно, но об этом ли мечтал. Море по ночам снится. И Бабич надул. Хитрый оказался сержант. В транспортную авиацию его перевели стрелком-радистом. Когда я узнал об этом, чуть не заплакал с досады. А в день присвоения нового звания, вместо того чтобы радоваться, подал рапорт о переводе в другую часть. Начальник классов послал меня к начальнику штаба. На этот раз разговор был коротким.

— Вы не любите свою часть? Подумайте, сержант. Нет плохих частей, есть плохие воины. Кру-у-гом!..

Отбивая шаг, я покинул кабинет начальника штаба и плюхнулся на скамейку в курилке. Ветер сорвал с моей головы бескозырку, и она приземлилась в лужу.

— Оморячился! — услышал я из-за спины. Это Хлипитько подошел. — Ничего. Раз не удалось, на второй удастся. Вместе перевода добьемся. Ты пока нас выучи так, чтоб комар носа не подточил.

И потянулись дни…

Маринка писала часто и подробно обо всем, что делалось в деревне. И все письма начинались словами: «Золотой мой, дорогой мой, пишет тебе Марина…» Не раз я показывал ее фото друзьям, не раз говорил им: «Кому-то хорошая невеста будет».

— Неужели у вас такую одежду носят? — спрашивали они, разглядывая цепочки на груди, роспись сарафанов, затейливые узоры на кокошнике.