Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

Теперь они вот как бы заново начинают обживать Грешную. Нет наваги. Есть она, но почему-то не там оказалась, где ждали. Этой рыбой раньше не занимались, сорной считали. Найти места надо, где нерестится и нагуливается она. И печорская сельдь — не хуже беломорской, которой соловецкие монахи прославились. Тоже секрет: по какому рецепту они засол вели? Рыба та же, соль та же, а посол не тот. А может, в бочонках, в какой-то особой выдержке дело? Разгадывать еще да разгадывать, но теперь не до секретов чудодейного посола. Рыба нужна! Любая! Скорей бы море открылось, бригада прибыла. Кое-что он уже понял. А летом можно и близлежащие острова обследовать, они же совсем рядом.

Начинался июнь. И хотя море еще было покрыто льдом, но в тундре зеленели травы. Вот-вот распустятся полярные маки. У одной из дальних сопок закурились дымки — чье-то стадо пришло на летовку. Надо бы и там побывать. Оленеводы хорошо озера знают, а озер тут много. Все на учет взять надо. Людям пища нужна, много пищи, а озера — это и рыба, и мясо. Знать бы сейчас, как там на фронте, где пролегает он. Ни газет, ни радио. До прихода бота оторваны они от всего мира…

— Знать бы сейчас, о чем Сибирцев думает? — вслух произнес Петрович, входя в дом и окликая жену. — Людишек у него много стало. Кормить всех надо. Тракторный поезд вон к побережью пошел — такие тяжести через снега волокут. Крепкие у них олешки.

И хотя Мартюшев хмуро поглядывал на идущие сквозь снега машины, огни фар, сверкающие в ночи, похожие в метель на сполохи, он почему-то и тянулся к ним. Чуял, видно: другая жизнь в тундру пришла. Особенно его вертолет удивил: без крыльев, а летает. Самолет что — к самолету северяне привыкли. У того хоть крылья есть, как у птицы. Раз крылья есть, пусть и не машет ими, а летать должен. А тут… Многое еще непонятно Петровичу, хотя и вырос он в наше время. Иногда становится жаль, что большой грамоты не получил, но так уж жизнь сложилась. Не до ученья было, хотя никто дороги ему не закрывал.

— Чудные у них олешки, крепкие, а вместо ягеля бензином кормятся, — сказал он жене, присаживаясь за стол. Оглядел избу: все в ней было как и раньше. Ничего лишнего и всего в достатке. Широкие деревянные лавки, кровать, стол своей работы, стены, покрашенные белилами и голубой краской. Обои бы сыновьям надо заказать, чтоб прислали, цветастыми стены сделать, как у директора совхоза, но пока сойдет и так. Лампочка под потолком. В поселке давно своя электростанция. Та же печь, сбитая из глины и побеленная зубным порошком. Другую бы надо, да кирпича нет. Ладно, пока терпимо. В углу радиоприемник «Родина». Еще батарейный. Давно служит. Добрая машинка. Стоит включить и готова говорить без умолку круглые сутки. В отцовском доме иконы в переднем углу были — материнские. Родители еще старой веры придерживались, хотя отец посмеивался сам над собой. «Нехристь» для него было всего лишь поговоркой, говорящей, что ты непутевый, никудышный и не выйдет из тебя никогда путного человека.

— Справно живем, — снова вслух подумал Петрович, словно отвечая на какие-то свои мысли. — Не-че на судьбу пенять.

— Что, — спросила жена. — Ты мне говоришь?

— Тебе, тебе. Добрые, говорю, ребята у нас выросли, но и меня еще рано в старики записывать, хотя и на пенсии.

— Какой ты еще старик, Иван. Такие ли старики быват. И в нашем и в твоем роду меньше девяноста никто не жил. Твои родители рано ушли — так то война, она не разбирает, молодой ты или старый. Нам еще внуковей нянчить да нянчить.

— Балаболка! Парни еще не оженились, а она про внуковей.

— Так я к слову.

— К слову, к слову. Затараторила. Ты мне собери-ка лучше, что надо.

— Никак с экспедичниками?

— С ними, а што — не гожусь? Я там главным рыбаком стану. Надоело тут комаров кормить. Ответственную должность получу. Людей кормить надо. Всю жизнь этим занимался. Ну-ну. Не одна, чай, останешься. Поселок-то вон какой. Свои люди кругом. Да и я навещать буду. Недалеко, бат, на Грешную едем.

— На Грешную? Да тебе ли туда, Иванушка?

— Ну, хватит. Сказано — сделано. Помочь людям нужно. Кто меня у них заменит. Ты, што ли? Отошли твои годы. Да и дома по хозяйству твоя рука нужна. За ягнятами приглядывай: не заболели бы, породу земляки добрую вывели — овечки по семьдесят килограммов тянут. Баранинка все ж получше оленины. Та приелась уже.

Так уж издавна повелось у северян: все домашние заботы лежат на плечах женщины. Мужчинам других дел хватает. Они промышляют зверя, ловят рыбу, служат проводниками в экспедициях, кочуют по тундре с оленьими стадами, да и мало ли еще чего не переделают за свою жизнь мужчины. Их обособленность от житейских забот совсем не говорит о том, что мужчина здесь привык все тянуть на плечах жены, как это можно наблюдать в некоторых районах. В праздники или в день получки нередко видишь там, как муж сидит в компании, переливает из пустого в порожнее, смотрит, сколько в бутылке осталось и прикидывает, кто следующий в магазин побежит, а жена в это время едет за сеном или силосом, накидывает дрова на тракторные сани или в лучшем случае огребает снег вокруг дома, чтоб муженьку дорожка поторней была. Нет, у исконных северян мужик не только добытчик, не только хозяин дома, он и работник его. Ничего не стоит ему подоить корову, навести порядок в овчарнике, вывезти с лугов сено, чтоб в распутицу не маяться, да и дровишек про запас наколоть, напилить не на день-два, а в расчете на несколько зим. Тот не мужик, у кого двор пустой. Скупые на слова, наши мужики бывают и ласковы, но это особенная ласка, когда муж чувствует в жене «третье свое плечо».

Мария Прокофьевна, сухонькая, с вострыми, ясными глазами, в платке зеленым горошком, накинутом на плечи, сарафане, какие теперь можно увидеть лишь в низовых деревнях. За многие годы жизни научилась она понимать мужа. Не перечила и в этот раз, да и к чему, все равно не удержишь, а дома всего про запас наготовлено — и дров, и продуктов, и сенца. За водицей сходить, в ларек заглянуть и сама может, хотя еще и на молочной ферме работает. Возраст пенсионный, но когда просят, как откажешь. Да и прав Иван, какие они еще старики, лишь шестой десяток разменяли. А ему дома сидеть негоже. За женкин подол ее мужик особо никогда не держался, за что и любит его, может, по-своему, хотя и не принято у северянок говорить про любовь. Вместо «милый мой» они чаще говорят «жалость ты моя». И все ж не раз вырывалось у Прокофьевны в разговорах с соседками: «Чего уж там, с такими, как Иван, жизнь короткой покажется, сколько ни живи. Не то, что пальцем тронуть — плохого слова от него не слыхала».

К вечеру все, что нужно было для дороги, было уложено в мешки, а утром мы уже летели на МИ-6 к устью Грешной. Рыбак не отрывал глаз от иллюминатора. Тундра уже стала пестрой, как куропатка, на высоких местах тут и там чернели прогалины, а в низинах еще лежали нетронутые снега. С юга на север пролегала глубокая тракторная колея. Как детские игрушки, разложенные на чисто вымытом полу, виднелись чумы оленеводов.