Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

— Тяжелая для них весна пала, — рассказывал мне Иван. — Приезжал свояк недавно, говорил, будто в совхозе комбината сотен оленей не досчитаются осенью. Многие гибли от бескормицы, другие отстали в пути, в лесах бродят — эти к осени нагуляют жирку, вернутся в стада, если «дикари» в свой гарем не загонят важенок. Гололед. Кто и чем не помогает олешкам, а проку мало. Наш олень такой — из рук человека еду не берет, ему подножный корм подавай, будь он даже в несколько раз хуже, чем душистое сено, мягкий хлеб или комбикорм. Вот ведь какое дело-то.

Все же до летних пастбищ бригады с грехом пополам добрались. Хозяйство крепкое, года два-три — и восполнят потери. Держаться надо. Шахтеру лишний кусок мяса никогда не помешает. Ты абурдать-то не научился? Мороженая оленина в городе фирменным блюдом стала. Сыновья приезжают, посмеиваются, мол, что ты, отец, нас фирменным блюдом не угощаешь, или не тундровик.

Сам Иван рано остался без отца и матери. Младшие в детских домах воспитывались. Разъехались после по разным сторонам и не соберешь. А он прирос к этой земле, да так оно и было — всем Мартюшевым одинаково близки три языка: коми, русский, ненецкий, на всех свободно говорят. Потому и свой человек Иван Мартюшев по всей тундре, потому и переходил часто из рыбаков в оленеводы, из оленеводов в кадровые охотники и обратно, пока не накопилось в доме ребятни и не осела семья в Адзьва-Воме. Теперь тоже выросли все, посвободней стало, и для себя пожить можно. А жить для себя в понятий Петровича — это не отказывать себе в желаниях тряхнуть стариной, как он любит повторять, молодым фору дать, чтоб носа не задирали.

Голая, холмистая равнина, покрытая местами чахлым кустарником, похожим с воздуха на паутинку, простиралась под нами. Вертолет подкидывало, мотало из стороны в сторону — давала знать о себе тяжелая подвязка. Где-то впереди лежала береговая черта, где-то справа, за горизонтом пролегала через тундру узкая железнодорожная колея на Воркуту, с веткой на Лабытнанги, как стрела указывающей путь на Урал.

— От Воркуты на Восток тоже дорогу строили. Бывал я там, — показывая рукой в сторону солнца, сказал Иван. — Сильные люди строили, да кому-то показалось в свое время: не нужна. Забросили. Размывают полотно ручьи да ветер. Теперь небось понадобится. Вон какие дела заварились. БАМ, как понимаю, только начало, восточное колено дороги, какой свет не видывал. Мы, стало быть, — западное, но когда еще очередь дойдет, на «ура» тут не возьмешь. Вначале тюменцы к нам придут, а отсюда на Индигу путь проляжет. Там уже, по слухам, морской порт закладывают. Давно о нем говорят.

С ним нельзя было не согласиться. Больше полвека назад имелся уже проект связать железной дорогой воедино весь север, да не под силу оказалось. Теперь к тому идет. В будущем одна ветка — за Урал, другая от нас через Шапкино на Индигу, или Малую землю, как называют тамошние тундры. Миром взяться — все под силу.

— В Усинске не бывал? — спросил я Мартюшева.

— Рядом жить да не видеть, — усмехнулся он. — Коммуна. Интернационал.

— Да, кого-кого там ни встретишь. Только вот наша тундра, наверно, скоро не той будет.

— Жизнь по кругу идет. Значит, так надо. Себя коснусь — на рыбалку еду — бочку, а то и две бензина беру, два «Вихря», а раньше веслами да бечевой обходились. К тому возврата нет. Бензин иметь хотим — нефть нужна. На нас, выходит, экспедиции работают.

— В общем-то так, что бы ни делалось, — для нас, но жаль как-то тундры.

— Жалей не жалей, вперед смотреть надо. Тундру бы только на поругание не отдать, не оскорбить ненароком, и тогда она в нас хозяев признает, послушной станет, как верная жена, хотя заскоки у нее и тогда будут, у кого их не бывает, свои сундуки раскроет, а в них еще никто не знает, что хранится. Это не моя Мария. У той все просто: одежонка на выход, подарки детям, приданое дочерям, а на дне и для меня найдется подарочек по случаю благополучного возвращения с больших заработков. Всякое бывало. Иной раз эти заработки и боком обходятся.

Мы рассмеялись, представив, как при встрече Прокофьевна роется в сундуке, отыскивая для нас завернутую в старинный шелк или кашемир заветную «четушку».

— Народ какой-то интересный пошел, — вспомнив о чем-то другом, заговорил Иван. — Позавчера наши в Фион, в отделение совхоза поехали. Инженер туда прибыл, — не парень, а гоголь-моголь, русы кудри из-под шапки вьются, полупальто нараспашку, на шею длинный шарф намотал, а сам в ботинках. Говорю ему: встреть там зоотехника, передай ему четвертную. За посылку, скажи, Иван шлет. Спасибо, как водится, при этом. Хорошо, отец, найду, передам, а сам записную книжку из кармана вынимает, пишет что-то на листке бумаги авторучкой с четырьмя цветами и листок протягивает. Гляжу — расписка… Хотел я его куда надо послать, да толку что, хоть и грамотный, а где ему понять, на кой ляд мне его расписка. Не отдаст — как на глаза покажется, и на четвертной свет не клином сошелся, если случайно потратят в дороге. Холостые они, расходов-то побольше, чем у нас с тобой, сам молодым был, верю. Пригляделся — одежка-то другая, а под ней то же, что и у нас. Порвал я при нем расписку: мол, не было такого между нами, ни себя ни меня не позорь, на слово человеку верить надо. Своим станешь.

Вертолет начинал снижаться, и вскоре мы увидели прибрежную низменность, обрывистые берега реки, из которых, как мы уже знали, выступают еще неисследованные пласты угля, а иногда после половодья и клык мамонта, балки, избу, построенную отцом Ивана, вырытую из-под снега, людей, в ожидании стоящих около балков.

…В июне сорок второго группа с нетерпением ждала прихода бота. Оставалось на несколько дней муки, сухарей тоже малость, о сахаре думать забыли, хотя порой и дергало: есть же где-то люди, которые могут зайти в ларек, отрезать талоны от карточки, взять хлеба, сахара, наконец, отовариться в конторе. Соли — той, правда, было с запасом. А есть соль — найдется пища.

«Не пропадем», — думал старший, оглядывая ясный тихий горизонт, отмели, над которыми кружили чайки, то и дело садясь на воду. Чайки сели на воду — жди хорошую погоду. Как бы не было, а с приездом бригады все изменится. Мы свое дело делали.

Кирик и Виктор тоже, не прекращая обыденной работы, не показывая вида, поглядывали на море. За спиной лежала тундра, пестрая, тихая, как бывает летом. Оленеводы близко не подходят, их маршрут восточней пролегает. И то, что казалось дымком чума, было просто желанием видеть людей, для которых постоянное кочевье — многолетняя привычка. Им проще: затосковал по родичам — сел на оленей и к соседу. Правда, в чуме теперь одни старики да бабы. А тут живи вчетвером. И дело было бы, а то какие-то пробы, поиски новых мест. И в такое время, когда война идет. Скорей бы пришел «Шторм» да забрал, авось теперь в военкомате смилостивятся. Оба парня на фронт рвутся. Им бы снайперами стать — глаз как у орла и руки тверды. Про снайперов они уже слыхали.