Юлиу Эдлис - Опровержение

А Таисия всех вытесняет за дверь:

— Ну-ка, все до единого! Чтоб никого! Несчастье, а они рты разинули! А мне одной за все отвечай!.. — И вдруг повернулась к Варваре и пальцем пригрозила, как живой: — Моя бы воля — юбку бы задрала и ремнем, ремнем, ремнем!..

Только это у нее на чисто нервной почве, она же добрая, как недавно выяснилось.

А я смотрю на Варьку остекленелыми глазами и вдруг думаю: «Крови-то нет! Ни капельки…»

Только додумать до конца я не успела, потому что сквозь пробку в дверях вдруг выскакивает Вадька Максимов, чей пистолет я, на несчастье, домой принесла, а Варька им покончила свою молодую жизнь, вламывается в комнату Вадька Максимов.

— Кто стрелял? — спрашивает деловито и уже рукава засучивает, чтоб убийцу хватать и обезвреживать. — Кто?!

И тут видит он на полу перед Варькиной койкой свой пистолет, поднимает его, обводит всех растерянным взглядом и спрашивает:

— Этим, что ли, стрелялась? Моим пистолетом, что ли?

И вдруг как расхохочется бессовестно, как заржет бессердечно и нахально в такой, строго говоря, неподходящей ситуации перед мертвым трупом своего товарища по производству.

— Так это же стартовый пистолет! Пугач! Из него не то что застрелить — пугнуть невозможно! Ну, кино!.. Она же просто со страху в обморок грохнулась, выстрел услыхала — и готова! Ну, кино!..

И наклоняется над Варькой да как шлепнет ее рукой по щеке, да по другой, да опять, да еще…

И тут Варька застонала, как бы просыпаясь от тяжелого сна кошмарного, заворочала головой на подушке.

В дверях все ахнули от удивления.

— И все дела! — весело доложил Вадька. — Жива старушка! Еще живее прежнего! Ну, кино устроили!.. — И пошел себе бодренько по своим делишкам, пистолет небрежненько так на руке подкидывая.

Тут Таисия приняла бесповоротное решение:

— Все! Сеанс окончен! Без вас обойдемся! Марш!..

И всех вытолкала мигом вон. А сама обернулась и говорит мне — чуткая она, строго говоря, Таисия, несмотря на свою внешность казенную, — и говорит мне, будто я здесь за старшую остаюсь:

— Я пойду… сама небось очухается. Если что — я внизу, в воспитательской. — И ушла.

Один Гошка в дверях застрял, смотрит в мою сторону ожидающим взглядом.

И тут я нашла, наконец, на ком, строго говоря, отыграться за все мое волнение непередаваемое и всю эту несусветную глупость.

— А ну!.. — как гаркну на него, даже голос в горле надломился. — Тебя тут не хватало, метр складной!..

А он только посмотрел на меня бессловесно и покорно, повернулся и пошел, чуть головой за косяк не зацепился до чего длиннющий вымахал, и мне в который раз за этот день его опять жалко стало, и опять вроде бы лучик этот самый — я уже упоминала, помните? — опять этот лучик тоненький меж ним и мною тихонько сверкнул. Но он уже был за дверью.

Варвара опять застонала и тихо позвала:

— Семен… что это было? Я живая или… — и даже приподнялась на локте от испуга. — Я живая, Семен?

— Живая, живая… — говорю и присела к ней на койку. — Вполне живая.

Тут Людка и Зинка кинулись к ней опять с сочувствием своим неуместным:

— Варька! Варенька!

— Хорошая ты моя!

Варька поморщилась от громкости голосов, а я им говорю, будто и на самом деле за старшую здесь:

— Девочки, идите… не надо. Ей тишина теперь — первое дело. Идите.

И Варя подтвердила:

— Да, идите… пусть все идут. — Но тут же прибавила: — Ты останься, Тоня… они пусть идут, а ты останься, ладно?

И остались мы вдвоем с Варькой.

Тишина, никого, солнце вечернее за речку, за лес на том берегу садится, на куполах бывшего монастыря задержалось, и они стали сразу розовые и легкие, как облачка, и клены августовские красным огнем зажглись — с нашего этажа все это очень хорошо видно, — и на целом белом свете мы с Варварой одни.

И молчим. Я гляжу в окошко, Варька — на меня.

И сколько мы так молчали, никому не известно.

А потом она вдруг спрашивает тихо и виновато:

— Очень стыдно, Семен, да?..

Я ее за руку взяла и опять молчу. Разве ж в этом дело — стыдно, не стыдно?..

А она меня опять спрашивает:

— Семен… что же это такое на меня нашло, как ты думаешь?..

А я руку ей только пожала и говорю:

— Ты живая, Варька. Ничего не было, забудь. Забудь и все. Не было ничего.

— Живая… — повторила она негромко и задумчиво. — Живая-то живая… а ведь я, Семен, успела тампобывать…

— Где там? — не сразу поняла я, что она, строго говоря, имеет в виду.

А она вдруг — надо же, представляете? — ни с того ни с сего, в этой вполне неподходящей ситуации, она вдруг делает капризное, как у больного ребеночка, балованного, лицо и просит меня:

— Семен… я видела, ты сосиски свежие молочные принесла утром… так сосисочек захотелось!

Такой вот вариант.

И что характерно, я и сама вдруг такой голод почувствовала, что прямо-таки сорвалась с места и кинулась к холодильнику за сосисками.

И вот стою я на кухне — сосиски, все кило, с голодных-то глаз, в кастрюлю бросила, залила водой, жду, чтоб вскипели.

Пока хлеб нарезала, лук, горошек зеленый консервированный на другой конфорке подогрела, они и поспели.

Несу всю эту невообразимую вкуснотищу в комнату и только вхожу — слышу, кто-то снизу, с улицы, в окошко кричит:

— Варя!.. Варька!..

А голос признать не трудно: Жорка из красильного, Вениаминов.

Варвара сидит на постели со смущенным и виноватым лицом.

— Тебя, — говорю и ставлю еду на стол. — Не слышишь?

— Кто бы это?.. — А сама не смотрит мне в глаза. — Погляди, а?..

— Жорка, — говорю, — кому же еще?

И хоть помираю в нетерпеливости от одного даже сосисочного запаха горячего, подхожу к окошку и свешиваюсь наружу: конечно же, кто мог сомневаться, Жорка стоит задрав голову.

— Семен, — увидал он меня, — Варька дома?

Я оглянулась на нее, она трясет головой: нет, мол, ее.

Я и кричу вниз:

— Здесь. А что?

— Пусть вниз сбежит. Дело есть!

Я опять на Варьку глаз скашиваю, она опять головой делает: нет, мол, не пойду.

Но я-то вижу, что она бы очень даже сбежала со всей охотой. Я и отвечаю ему:

— Сейчас! Подожди!

А Варвара моя совсем смутилась: только что самоубийством кончала, а тут на тебе, сразу на свидание!

— Ну что ты, Семен!.. — возмущается она. — Как же так, сразу?

— Ха, — говорю, — подумаешь! Иди.

— Нет, — не решается она, — все-таки…

— Он парень ничего, — говорю я ей.

— Правда? — обрадовалась она. — Ты так считаешь?

— Иди, — говорю, а самой уже не терпится за сосиски с зеленым горошком приняться. — Иди, чего там.

— Нет, ты правда так считаешь? — еще сомневается она, а сама уже из-за простыни на стене сарафан свой на плечиках достает. — Нет, ты правда так думаешь?..

Будто мое мнение вдруг для нее решающим стало.