Сарвар Азимов - Узбекские повести

— Она стыд потеряла, — сказал Мустафа. — Ты себе лучше другую найди, Усманбай. Потом мне скажи, мы с Махсумом сходим посватаем. А эта тебе не годится.

— На водяного ужа похожа!..

— Вот, вот, у нее очень холодное лицо, — подтвердил Мустафа.

— Нет, дядя, я не об этом, лицо у нее даже очень теплое, — сказал Усман. — Скользкая она, дядя, понимаете, скользкая, как водяной уж! Никакими руками ее не удержать — ускользнет!

— А у тебя есть кто на примете? — серьезно спросил Мустафа.

— Не будьте глупым, дядя! — грубо оборвал его Усман. И даже изменился от злости в лице. — Нет такой женщины, которая за меня бы пошла, разве что только самому родить!..

Усман резко встал и снова принялся за работу, но без прежней охоты. Сделав несколько ударов, он выпрямился и бросил кетмень.

— Не по мне все это, дядя. Не умею я быть порядочным, меня мутить начинает!..

Усман сел на межу, надел сапоги. Выражение лица его не предвещало ничего хорошего. Мустафа испугался, а вдруг Усман опять что-нибудь вытворит…

— Не могу я быть другим, дядя, — сказал Усман. — Лучше уж пойду своей дорогой.

— Куда же ты пойдешь?

— Куда-нибудь, где можно поспокойней сдохнуть, выпью напоследок грамм пятьсот.

— Ты только сейчас совсем другим был, Усманбай, — с укором сказал Мустафа. — Нельзя же так, пожалуйста, не дури…

— Нет, дядя, ничего не могу обещать. Вы же знаете — для вора и шлюхи клятвы не существует!

— Но ты же не вор, Усманбай.

— Тогда я — шлюха, дядя.

— Нет, Усман, не говори так…

— Тогда я — пьяница, это вас устраивает? Не мешайте, дядя, сгинуть человеку. Не поможет!..

Вечером к Мустафе пожаловал милиционер Низамбай. Выглядел он растерянным, все мялся, не зная, как начать. Мустафа сразу понял, что Низамбай пришел из-за Усмана.

— Он что-нибудь натворил, Низамбай? — с тревогой спросил старик.

— Пока еще не успел, — сказал Низамбай. — Вы бы его прибрали к рукам, почтенный Мустафа. Как-никак мы с вами ведь не чужие, еще деды наши дружили. Мне стыдно, если будут болтать, что вот, мол, Низамбай пошел против своего ближнего. Я уже один раз арестовывал Усмана за драку, год он отсидел, мне хватит и того позора.

— Он что, напился, да?

— Нет, и до этого еще не дошло. Да оно, может, и лучше было бы, если б напился, я бы его тогда одним пинком успокоил. Но нет, совсем трезвый был. Опозорил он меня перед всем народом, бороться заставил. А я ведь не городской участковый, я там всяким приемам да самбам не обучен, я, слава богу, свой, галатепинский… Ваш Усман еще молодой, а мне, считайте, под пятьдесят, разве я могу тягаться с таким быком!..

— Бороться, говорите!.. — Мустафа не поверил своим ушам.

— В том-то и дело, что бороться! — сказал Низамбай. — Пускай сам подтвердит, сказал ли я ему хоть одно обидное слово. И ладно бы дома, так нет, прямо на улице, когда я при исполнении служебных обязанностей… Подошел и взял меня за бока!..

— Вот глупый человек! — Мустафа мог только посочувствовать Низамбаю. — Сил у него много, не знает, куда их деть.

— И вчера он приходил ко мне, просил его арестовать. Еле выгнал из дома! Ну что из того, что сил много, угодит в тюрьму, будет бесплатно работать. Там направят его силу куда надо.

— Вы уж не арестовывайте его, Низамбай, — взмолился Мустафа. — Я с ним поговорю.

— А! Он сам себе роет яму. — Низамбай махнул рукой. — В Галатепе живет семь тысяч человек. Вы видели, чтобы хоть один из них потешался над милиционером? Над милиционером потешаться нельзя.

— А ваши друзья, они разве не шутят с вами? — с надеждой спросил Мустафа.

— Какой он мне друг, ваш Усман!.. Мне уже под пятьдесят, — Низамбай еще раз напомнил свой возраст. — Ваш Усман мне в сыновья годится, нашел, над кем шутить! Вы хоть знаете, сколько дадут за оскорбление милиционера?

Этого Мустафа не знал, но, глядя на рассерженное лицо Низамбая, понял, что дадут много.

— Еще раз такое вытворит, арестую, — пообещал Низамбай. — Так ему и передайте. Если не терпится угодить в тюрьму, пускай едет в город и пристанет к городскому милиционеру. Там-то хорошо знают, что с такими хулиганами делать. А мы разбаловали тут вас. Каждый, кому не лень, ходит на голове!

— Не сердитесь, Низамбай, — сказал Мустафа. — Не обижайтесь на Усмана, я сам с ним поговорю.

— Дело ваше, поговорите или не поговорите. Впрочем, я не уверен, что он вас послушается. Отца своего не слушался, так будет вас, дядю, слушаться!.. А с меня хватит. Если сам не справлюсь, вызову подмогу из города… Вот дурак, еще хвалится, будто спит на одной подушке, а другую оставил там, в тюрьме!..

Мустафе кое-как удалось успокоить Низамбая. Они выпили по пиалушке чая, но от ужина милиционер отказался, обещал сегодня поужинать у Назара Махдума. Мустафа не настаивал, он был даже рад отпустить гостя. Человек суеверный, он хотел поскорей пройти в комнату Усмана и проверить, действительно ли у него всего одна подушка. Проводив Низамбая до ворот, Мустафа поспешил в комнату Усмана и увидел на краю тюфяка одну подушку. Он пошарил под сундуком, среди сложенных одеял, но другой подушки не нашел… Мустафа принес из другой комнаты совершенно новую подушку, положил ее рядом и только тогда немного успокоился…

Усмана ждали до полуночи, но он не пришел. Наконец, Гульсара встала и погасила свет. Тихо всхлипывая в темноте, прошла к своей постели и легла. Мустафа при свете еще стеснялся жены, но едва погас свет, тоже дал волю чувствам и так разволновался, что встал поперек горла какой-то комок, даже дышать стало трудно…

— А все потому, что он нам не родной, — причитала старушка. — Унизил он вас, еще не хватало вам на старости лет с милицией иметь дело!..

— Да я и сам вижу, как мучается парень, — сказал Мустафа. — Люди перестали верить друг другу. Вот и Усман мне не верит. Думает, когда-нибудь да упрекну его в чем… Бог наказал нас, Гульсара, только не знаю за что?

— Да, наказал господь бог, — подтвердила старушка.

Оба они решили, что это кара господня, но жаловаться на бога не посмели — сразу подумалось о смерти, о судном дне. Старушка немного помолчала, но вдруг не выдержала и с плачем обрушилась на Мустафу:

— Вам бы хоть вовремя выгнать меня. Женились бы на другой, может, родила бы она вам ребенка. Горе мне, горе, бог наказал меня, не дал детей. Отпустили бы меня, мучилась бы одна, а так сколько из-за меня вам приходится терпеть горя. Так и покину этот мир, ни разу не покормив ребенка грудью!.. Горе мне, горе!.. Горе несчастной!..

— Не плачь, Гульсара, — сказал Мустафа. — Ты нисколько не виновата. Другая бы родила!.. Была же у меня дочь, какое она мне дала счастье? Опозорила меня, втоптала в грязь на старости лет!..

Но старушку уже было трудно унять. Теперь она плакала навзрыд.

— Дочь была единственной вашей опорой. Сколько раз приходила к вам, билась головой о порог, но вы хоть бы раз посмотрели на нее!.. Каменное у вас сердце!