Кузьма Чорный - Третье поколение

Степуржинский уже сидел на своем прежнем месте, стараясь выглядеть спокойным.

— Ну, что теперь будете со мной делать? — спросил он с напускной небрежностью.

— Я, кажется, ясно говорил.

— Ну, мало ли что говорил... Разговоры разговорами, а я когда-то был кулаком. — Тут он повысил голос, под­нялся с места. — Однако никто против меня слова не скажет, я вырвал из себя кулачество. Что было, то про­шло. Я жил зажиточно, но советской власти не вредил. Я помогал ей. А теперь ты видишь мою работу здесь. Я ударник и бригадир, и работа моя у всех на виду. А что ты бросил мне страшное слово, будто я тебя с ле­сов скинул, так ты изволь доказать это фактически, а не зря поклеп возводить! Ты слов на ветер не бросай, за это отвечают!

Портной хотел что-то сказать, но Нестерович перебил его:

— Ты молчи и никому ничего не рассказывай, чтобы не было лишних разговоров. Надо дать человеку спо­койно работать. — Взглянул на Степуржинского. — А как же теперь называть тебя — Наумысником или Степуржинским? — Нестерович рассмеялся.

Степуржинский помолчал, потом ответил:

— Я уже давно Наумысник. Пусть так и оста­нется.

— Ладно! — Посмотрел на портного. — А тебе еще раз говорю — молчи и работай себе на здоровье. — Посмо­трел на часы. — Давайте, товарищи, спать, завтра рано на работу вставать.

Наумысник и портной ушли. Нестерович вышел за ними. Он постоял на крыльце, чтобы посмотреть, как расстанутся его гости.

— Ну, прощай! — сказал портной довольно при­ветливо.

— Спокойной ночи! — хмуро ответил Наумысник.

Они разошлись в разные стороны. Нестерович думал о слабовольной натуре портного — очень уж легко под­дается он чужому влиянию: то было загорелся, а как услыхал, что ничего страшного нет в том, что Наумыс­ник — это Степуржинский, сразу же размяк и даже рас­прощался с ним по-дружески. Нестерович усмехнулся. Он увидел, как Наумысник направился к себе домой. Нестерович вернулся в комнату, снял телефонную трубку и сказал уполномоченному по охране строительства:

— Очень возможно, что Наумысник вскоре захочет совсем исчезнуть отсюда.

Потом повесил трубку, поставил будильник на семь часов и лег в постель.

Портной, по совету Нестеровича, молчал. Больше того — он даже стал забывать о происшествии с Наумысником. Так удалось Нестеровичу одним словом убедить его. Только раз портной не вытерпел: решил, что дело это должно быть интересно землякам Наумысника, и рас­сказал всю историю Зосе Творицкой.

Был выходной день. Зося, как и всегда, пришла к Славе рано и застала ее в яслях. Девочка бросилась к ней на руки, обняла ее за шею, начала смеяться, шалить, вытаскивать гребенки из Зосиных волос и приговаривать:

— Мамочка, я люблю тебя вот как крепко!

— И я тебя, Славочка, люблю! — каждый раз отве­чала Зося.

— Мама, сегодня опять выходной день? Ты пришла. Ты весь день будешь со мной?

— Весь день. Попозже сходим к Ирине. Почему ты сегодня у нее не ночевала?

Слава смеющимися глазами посмотрела на мать.

— А к Ирине мы сегодня не пойдем!

— Почему?

— Никогда не угадаешь... А... потому... не... пой­дем... — говорила Слава, делая паузы после каждого слова и наблюдая за впечатлением, какое это произво­дит на мать, — что сама Ирина скоро придет сюда и будет, рассказывать нам новую сказку. Она нам каждый раз новую сказку рассказывает. А теперь, мама, я тебе что-то покажу. Иди за мной. Тихонечко, тихонечко. Вот так. Теперь стой и ничего не говори, а то испугаешь...

— Кого? — прошептала Зося.

— Вон, видишь, под той елочкой какая густая трава? Туда нельзя ходить!

— Почему?

— Потому что там птенчики! Их нельзя пугать! А те­перь иди сюда и можешь говорить. Ого, как уже много!

— Чего?

— Видишь, вчера тут выскочили два гриба, я это место приметила, чтоб сегодня найти. А теперь смотри, эти два гриба уже какие большие, а около них сколько маленьких из земли вышло! Это, наверно, их дети! Но только это волчьи грибы, кушать их нельзя, я знаю. Они вредные. А посмотреть на них — они такие красивые! А знаешь, мама? Я уже скоро в школу пойду. А там в школе заведующая Ирина... Посмотри, мамочка, у тебя на ноге рыжий муравей!..

Слава не могла устоять на месте. Она кружилась, бегала, показывала матери мох и цветы, разглядывала птичек на деревьях и авторитетно называла их. Она объясняла, почему в лесу роса держится дольше, чем в поле, почему в этом году должно быть много грибов.

— Очень тепло и дождики льют. Это Нестерович сказал. Скоро настоящие грибы пойдут.

— Надо говорить «дядя Нестерович».

— Да я все забываю! Ну ладно.

Через час пришла Ирина. Дети собрались в кружок. Опустившись на траву и усадив Славу к себе на колени, Ирина начала рассказывать очередную «сказку выходного дня». Такая сказка обычно отнимала минут двадцать. Незадолго до окончания Ирина и Зося увидели портного. Он стоял, прислонившись к дереву, и слушал. Когда сказка была окончена и дети отправились гулять, портной подошел к Ирине.

— В сказке, — начал он, — говорится примерно так: шла девочка купаться, и застигла ее гроза. Она стояла под деревом, промокла. А когда гроза прошла, девочка увидала: лежит невдалеке вывернутое с корнями дерево, а из-под корней видны разные золотые вещи. Дальше оказывается, что за несколько лет до того эти вещи за­рыли здесь бандиты, когда их начали отсюда выкури­вать. Ну хорошо. А в конце сказки вы детям задачу задали: как они думают, что сделали девочка и ее роди­тели с этими вещами? Когда дети вернуться с прогулки, вы им расскажете новую сказку, и тогда видно будет, правильно ли они ответили, А что там будет, в другой сказке? — спросил портной. — Мне некогда дожидаться конца.

— А как вам кажется?

— Мне кажется — смотря какая семья, какие люди. А если спросить, имеют ли они, скажем, право взять эти вещи себе? Так ведь раз нашли, то... Ведь они же ни у кого не украли, не взяли... Но, с другой стороны, если говорить о законе... Так ведь опять-таки... Вот, к при­меру, в прежнее время был такой закон... Жили люди богатые и бедные. Украдет бедняк у богатого — его су­дят. Украдет богатый у бедного — тоже судят. Раз украл, значит вор, но, между нами говоря, у меня душа ле­жит больше к тому, кто у богатого украл, хоть он и вор...

— Так. Ну, а сейчас, когда нет ни богатых, ни бед­ных, а все равны и все к богатству идут, к сытости, а потом и к роскоши пойдут? Когда жизнь стала такой, что уж раз человек родился, так он и будет жить как полагается, и родителям его не приходится ломать себе голову, как приспособить дитя свое к жизни?

— Да... Как подумаешь хорошенько, то и выходит, что незачем нынче человеку от людей прятаться. К чему ему скряжничать, жадничать, таскать все к себе в нору? Ведь что бы это было, если бы в прежнее время кто-нибудь, скажем, развалил мою хату или если бы она сгорела? А теперь, браточка! Вам, может быть, смешно?