Кузьма Чорный - Третье поколение

— Вот так, говори спокойно и не брызгай слюной. Тогда, может, до чего и договоримся.

— Я пойду отсюда вместе с тобой. И прямо туда.

— Это не так-то легко. У тебя две дочери.

— А тогда, когда сговаривались, у меня дочерей не было?

— Ну ладно, переправлю тебя туда, только останься на месяц, покуда новый человек...

— Не останусь...

— Ну хорошо. Когда ты мне дашь сведения?

— А мы их вместе отдадим.

— Вместе? Хорошо. Но хутора ты там никакого не получишь.

— Хурс оценит мою работу.

— Прежде всего должен оценить твою работу я, а потом уже Хурс.

— Покуда до бога — черт душу вынет.

— Покуда до Хурса — я твой начальник. Либо ты сейчас же отдашь материалы, либо...

— Либо мы отнесем и передадим материалы вдвоем, либо — я один, и тогда...

Наумысник сделал продолжительную паузу. Он ду­мал, подыскивал слово, желая больнее уколоть Черпакевича. Но тот неожиданно ответил:

— Хорошо. Я пойду без сведений, скажу, что ты здесь ничего не сделал. А без меня ты туда не проберешься.

— Проберусь. И скажу, что ты убил лучшего работ­ника.

— Кого? — спросил Черпакевич, пристально глядя на Наумысника.

— Седаса! Вот кого!

Наумысник не ждал, что его слова произведут такое впечатление. Сказал он их наугад, сам плохо веря в то, что говорит. За что Черпакевич стал бы убивать Седа­са? Наоборот, он должен был бы оберегать его от опас­ности и спасать. Наумысник, не раз слышавший о сход­стве убитого с Седасом, догадывался о том, что это и в самом деле Седас. Он думал: они несли украденные из банка деньги, и, может быть, ночью на них напали гра­бители и убили Седаса. А Черпакевич, как более силь­ный и молодой, успел убежать с деньгами. Сейчас он ска­зал о Седасе в расчете на то, что Черпакевич все равно не сможет доказать Хурсу, что убийца не он. Но неожи­данно его слова возымели огромное действие: Наумыс­ник заметил, как вдруг побледнел Черпакевич. Впрочем, продолжалось это одно мгновение. Черпакевич схватил его за ворот и потащил так, что трудно стало дышать. Наумысник рванулся и оттолкнул Черпакевича. Тот кач­нулся, но удержался на ногах. Губы его были плотно сжаты, челюсти ходили из стороны в сторону,

— Значит, это ты его убил! — прошептал Наумыс­ник.

Слово «значит» навело Черпакевича на мысль: вид­но, только догадывается. А Наумысник подумал: «Если и не он убил, все равно буду говорить, что он. Пусть докажет. А не сможет доказать, так мягче станет».

Черпакевич решил переменить тактику. Он высмор­кался и достал из кармана сигарету. Наумыснику не предложил. Закурил и сплюнул в сторону.

— Тьфу! Врешь, собака, дурак! Такими словами не бросаются.

— Я и не бросаюсь. Я правду говорю.

— А ты докажи правду.

«Злится, тут что-то есть!» — подумал Наумысник.

— Вот что, — сказал он, — я знаю. Есть человек, ко­торый видел. Он молчит, как могила, но может и заго­ворить.

— Где этот человек?

— Там.

— Кто это?

— Хочешь, чтоб я тебе сказал?

Про «человека» Наумысник выдумал и тем самым поставил Черпакевича в зависимое от себя положение. Черпакевич, правда, старался не подавать вида, но по­ведение его все же утверждало Наумысника в мысли, что Седаса убил именно он.

По этой причине они никак не могли договориться. Наумысник материалов не давал, а Черпакевичу было важно получить материалы и оставить здесь Наумыс­ника, пока его не сменит кто-нибудь другой. Так Черпа­кевичу было приказано. Наумысник же все больше за­бирал Черпакевича в свои руки. Было уже за полдень, когда они наконец заговорили спокойней. Время от вре­мени разговор их все же прерывался вспышками злобы.

Разговорившись и успокоившись, они почувствовали себя очень близкими людьми. Как-никак, оба находи­лись в чуждой им стране, где люди думают иначе, где мысли даже самых отсталых, темных и несознательных людей за последние годы приняли иное направление; где даже самые закоренелые чувства старого мира у людей обрели новое качество, нередко противоположное прежнему. Наумысник все это видел сам. Тем не менее он пронес через все это время свою мечту.— быть сно­ва тем, чем был прежде. И в минуты, когда он начал говорить с Черпакевичем спокойно, он очень остро по­чувствовал себя в окружении враждебного ему мира. Черпакевич тоже не был спокоен. Меньше всего, в срав­нении со всем прочим, его тревожил Наумысник. Он все же чувствовал себя далеко, больше чем за сто верст, от той земли, по которой мог ходить свободно. Здесь, с Наумысником, он был словно на маленьком островке, во­круг которого бушуют волны. Вот почему и Наумысник и Черпакевич после озлобленного разговора почувство­вали, что могут побеседовать по-дружески и даже ин­тимно (правда, не до конца, а в известной мере хитря друг перед другом). Элементы этой хитрости можно за­метить хотя бы в том вопросе, который Наумысник за­дал Черпакевичу и с которого начался у них интимный разговор.

— Я с самого начала знал, кто убил Седаса. Да только что мне! У меня свое дело. Однако нет-нет да и думалось, что убивать Седаса, пожалуй, ни к чему было.

— Да я и не хотел его убивать. Я только вышел из себя и ударил его каким-то суковатым обрубком, попав­шимся под руку. Он стиснул мне горло, стал трясти и кричать как сумасшедший, а ты понимаешь, что значит в такую минуту крик поднимать! Ведь этак можно было на след навести и все дело погубить! Что мне остава­лось? Я схватил что попало под руку, и то только после того, как он взял меня за горло. Ударил — и угодил по голове, возле уха. Он тут же свалился, и дух вон. Я по­тащил его с дороги и спустил вниз, к ручью. Признать­ся, я едва на ногах стоял от усталости. Снял я с Седаса ту часть денег, которую он нес, и присоединил к своим. Стало очень тяжело. А я и без того намучился с этим старым дураком. Вспомнил местность, лес, тропинки... Все осталось по-прежнему с тех пор, как я в последний раз тут проходил. Между тем начало светать. Чтобы не свалиться с ног, присел на сук передохнуть. Он обло­мился. Так я и остался на земле. Потом лег, положил деньги себе под голову, нагреб под себя моху. Проле­жал так целый день, а вечером взял с собой только часть денег, чтоб показать, что дело сделано. Идти надо было далеко, медлить нельзя. А дорога волчья. Че­рез два дня я был уже по ту сторону.

— А теперь скажи по совести: помнишь, когда ты отсюда уходил совсем — тогда, давно, ты два дня про­сидел у меня в хате, прежде чем исчезнуть. Ты считал, что больше сюда не вернешься? Чего ты тогда дожи­дался? И кого это ты высматривал, когда можно было прямо идти в твою сторону? Дорога была свободна. Я тогда говорил тебе об этом — ведь только возле хуто­ра тебя подстерегали. Чего же ты ждал?

Черпакевич вздохнул и сказал:

— Ты сукин сын! Ты как меня встретил в те дни и вот сегодня, здесь? Ты черт знает как ведешь себя. А нам надо друг за друга крепко держаться.