Кузьма Чорный - Третье поколение

Минут через сорок после того момента, когда все дела, начиная с самого пастушества у Скуратовича и кончая нынешним днем, дошли до своего кульминацион­ного пункта и, можно сказать, катастрофического за­вершения, Михал Творицкий очень четко сформулиро­вал свое ощущение и сознание того, что Славе хорошо, что она не знает тягот жизни. Думал он сейчас и о себе.

— Ты меня знаешь, Слава? — спросил он.

Она молчала и думала. Вспоминала. Похоже было, что сейчас узнает.

— Кто это с тобой в доме?

— Гости. Мама сегодня вечером уезжает. Она поедет учиться, а мы все будем ее провожать.

— А ты как же?

— Мама посмотрит. Или заберет меня к себе, или я тут буду.

— А с кем же ты здесь будешь?

— Со всеми. Тут же все! И Ирина тут.

В эту минуту отворились двери, и вышла Ирина.

— Славочка, ты почему ушла? — спросила она, но, увидав, что с девочкой говорит незнакомый человек, вернулась в дом. Она, очевидно, сказала об этом Зосе, потому что вскоре та вышла в сени.

Увидав Михала Творицкого, Зося удивленно оста­новилась у дверей и не сказала ни слова. Он заволно­вался, молча достал из кармана какие-то бумаги и про­тянул ей. Зося посмотрела. Это были свидетельства об ударной работе, справки о квалификации. Она не знала, что делать с этими бумагами и что говорить. И стояла молча, держа бумаги в руках. Он заговорил:

— Зося, я тут буду работать. Мне уже немного оста­лось. Я хотел сказать тебе... Я для Славы...

Уже в эту минуту он почувствовал, что все это дело не имеет никакого смысла, что все его старания, мысли и мечты были ни к чему. И тем не менее он не мог не сказать того, что давно собирался сказать:

— Я для Славы... Она еще маленькая... Каждый... Ну, не каждый... но могут ее обидеть... Для ее счастья... Чтоб у нее опора в жизни была...

Он начал доставать из карманов завязанные в тря­пицы золотые монеты.

— Что это? — спросила Зося.

Вопрос и самый голос ее отрезвили его. Он посмо­трел на стол, на который положил узелки, и, словно оправдываясь, сказал:

— Это кулацкое, Скуратовича, того гада...

Зося подошла поближе.

— Где ты взял?

— Я ведь говорю тебе... Это того... врага...

— Как это? Когда? Где?

— Давно! Много лет назад... Я подростком был..,

— Почему же я об этом ничего не знала?

— Тогда я тебя боялся. А теперь хотел показать Славе, как я забочусь о ней...

— А что она с этим будет делать? На что это ей?

— Я и сам теперь вижу, что ей не надо, что она жи­вет... И все живут... Ну, передайте куда знаете. Я про­держал столько лет...

Двери из комнаты были уже широко раскрыты, и все, кто там находился, стояли в сенях. Никто не про­изнес ни слова. Все молча слушали разговор Зоси и Михала Творицкого. Тут были Нестерович, портной, еще несколько мужчин и женщин. У самых дверей Ирина держала за руку Славу.

На столе лежало золото. Целое состояние! Зося хо­лодно смотрела на эти узелки. Ни у кого из присутство­вавших здесь людей нельзя было заметить выражения жадности, ни у кого глаза не загорелись при виде золо­та. Никто не стремился забрать деньги, держать их у себя, спрятать от посторонних. «А ведь они и в самом деле такие, эти люди!» — подумал Творицкий. Даже портной (Творицкий сразу узнал его), и тот стоял спо­койно, курил папиросу и не удивлялся неожиданному появлению здесь Творицкого. Портной изменился! Если бы он хоть как-нибудь обнаружил прежние черты сво­его характера, это могло бы послужить кое-каким оправданием остаткам старых идеалов Михала Твориц­кого. То, что еще оставалось в Творицком от прежних его идеалов, цепляясь за все темные уголки души чело­веческой, искало сочувствия в выражении лиц и глаз. Сам того не замечая, Михал перевел глаза на портного, словно ждал, что тот скажет хоть слово в оправдание узелков с монетами, лежавших на столе. Но портной в напряженной тишине спокойно докурил папиросу, по­смотрел кругом (ясно, искал пепельницу) и сказал:

— Так это, значит, Творицкий?

После этого все заговорили. Многие вернулись в комнату к накрытому столу. Сердце у Михала Твориц­кого словно покатилось вниз. На душе стало пусто. С побелевшим лицом и дрожащими губами он медлен­но повернулся и молча пошел из сеней. Нестерович, слышавший его разговор с Зосей, шепнул портному:

— Ты его знаешь? Пойди, поговори с ним. Видишь, человек сам не свой.

Портной достал из портсигара папиросу и вышел вслед за Творицким. Тот шел медленно, глядя прямо перед собой. Все падало, все рушилось. По ложному пути прошли молодые годы. То, вокруг чего много лет подряд были сосредоточены все его мечты, оказалось никому не нужным. Люди не принимали того, что пред­ставлялось ему единственным спасением в жизни для него и для его близких. Нет жадности, нет скупости, нет ненависти одного к другому. Люди не вгрызаются друг другу в горло, не бродят по мученическим доро­гам босые и голодные, дети не знают сиротства.

Страшная тоска по местности, где он жил с детства, одолела его. Грызла тоска по маленькой Славе, кото­рая когда-то смотрела на мир сквозь цветное стекло. Хотелось вернуть все и начать жить сызнова.

Вдруг зашевелилось то, ясные признаки чего он уже ощущал. С чем он шел сюда? Заработала трезвая мысль. «Я ведь и сам чувствовал, что никто здесь не может принять этих денег. Да и сам я разве принял бы их?» Ему становилось легче, веселей. Он шел и слышал за собою шаги портного. Тот поравнялся с Творицким и протянул ему портсигар.

— Что ты здесь будешь делать, Творицкий? — спро­сил он.

— Работать буду,

— Вот и хорошо.

Портной не знал, как продолжать разговор. Но Тво­рицкий меньше всего думал сейчас о портном. Он вы­шел на опушку леса. Отсюда были видны взгорье, сплошь застроенное новыми корпусами, и залитые солн­цем дороги. Он прислушивался к спокойной тишина леса, к солнечному, такому широкому, дню. Издалека, с речки, доносилось хоровое пение. Михал Творицкий шел краем леса, портной шел рядом. Дорога свернула влево и привела к реке. По воде плыли лодки, полные людей. Громко раздавались песни. Творицкий пошел дальше, не замечая портного; от берега реки начина­лась осушительная канава, здесь же, у самой воды, были густые заросли, еще не тронутые рукой человека. В жесткой траве прятались глубокие криницы, зловеще чернело не одно «чертово око». Между криницами ви­лись тропинки. Одна из них шла по самому краю «чер­това ока» и взбегала на пригорок, заросший кустарни­ком. Это и было то место, где утром беседовали На­умысник с Черпакевичем. Налево от этих кустов, на речном берегу, они видели Михала Творицкого, когда он мылся. Сейчас Творицкий снова пришел сюда, сел и начал глядеть на спокойную гладь воды. Портной по­стоял несколько минут и стал что-то искать в камышах. Достал оттуда две удочки, размотал их и, словно оправ­дываясь перед молчаливым своим спутником, сказал: