Владимир Федосеенко - После смерча

— Меня упрекали, что это я его довела, хотя мы уже давно разошлись и я отказалась от алиментов. Он оказался неприятным, желчным человеком. Как-то, несколько лет назад, зашел ко мне, я тогда только квар­тиру получила, и говорит: "Почему же в Минск не сообщаешь? Где же твой раскрасавец ненаглядный?" Имел в виду тебя. И вот наконец увидел нас вместе.

— Как ты думаешь, жалеет он о случившемся?

— Не думаю. Меня он никогда не любил, не было у него ко мне никаких чувств. Считал меня своей соб­ственностью. Ему, видите ли, душа моя нужна была,— ироническая усмешка тронула ее губы.— Но ничего из этого не вышло...

Подошла официантка, Роман подал Наде меню, чтобы заказала ужин по своему вкусу, а сам все не сводил глаз с нее.

"Хорошо и то, что живу с ней вместе на этой зем­ле,— думал он.— Родись я раньше или позже — и мог бы не иметь счастья любоваться ею".

Приняв заказ, официантка, прежде чем уйти на кухню, остановилась возле стола, за которым сидел Косяк с компанией.

— Скажи, Роман, ты все так же по-прежнему любишь музыку? — с мечтательной нежностью в глазах спросила Надя.

— Музыка всегда удваивает во мне чувство жизни, а с тобой — даже утраивает,— мягко улыбнувшись, ответил Роман.— Ты уж, наверно, и забыла мои стихи о танго, посвященные тебе. "Дождь идет" — это танго было спутником нашей юности.

Долго еще они сидели за столом, вспоминали... Но тот тяжкий пласт, что лежал на сердце у них, так и не был затронут. Они, может, посидели бы еще, но тут под­нялся из-за стола Косяк. Видно, хотел подойти к ним, но, ступив несколько шагов, зашатался и рухнул на пол. Они оба, не сговариваясь, встали и вышли из ресторана.

Во влажном воздухе тускло поблескивали уличные фонари. Голос у Нади сразу стал как-то звонче:

— Помнишь, как мы ходили по этой улице. Тогда здесь были одни руины.

— Конечно, хорошо помню.

— Я просто не могу спокойно говорить о войне. На­до делать все, чтобы такое больше никогда, никогда не повторилось.

Они шли медленно. Роман бережно поддерживал Надю под руку. Эта встреча с ним всколыхнула, разбе­редила душу, наполнила сердце радостью, какой-то неясной надеждой. Все, кто ее знал, говорили, что она мужественная. Похоронила мать, отца. Как тяжело одной ни приходилось, все же сумела заочно окончить институт, сдала экзамены в аспирантуру. Держится со всеми всегда ровно, с чувством собственного достоин­ства. А что же происходит с ней сейчас? Как ни ста­рается быть мужественной, ничего не получается. Все вокруг и в ее жизни изменилось, а она никак не может совладать с собой. Неужели так может быть, чтобы че­ловека, как бы по мановению волшебной палочки, взя­ли да и вернули в его молодость, сделали таким же неопытным, по-детски послушным — что ни скажи, все сделает. Она встречалась с разными людьми, сразу же распознавала ограниченных, угадывала, с какими на­мерениями тот или иной подходил к ней, и давала дол­жный ответ. А он, Роман, именно тот человек, в кото­ром ей, такой независимой и гордой, нравится абсолют­но все. И вот сейчас идет с ним под руку по центральной улице города, не прячет глаза от знакомых. Может, в этом сказывается ее внутренняя культура? А может, это радость возвращения в давно минувшее, хотя и тя­желое, очень сложное время? Так ведь нет же! Она просто оттаяла душой, она чувствует себя пусть наив­ной, но такой счастливой семнадцатилетней девчонкой.

— Вот мы и пришли,— Надя немного прошла вперед и остановилась возле большого, в электрических огнях, дома.

— Уж слишком близко ты живешь от центра, а мне бы хотелось, чтобы твоя квартира была где-нибудь в микрорайоне. Чтобы идти туда долго-долго, до само­го утра.

— Зайдем ко мне, посмотришь, как я живу.

— Зайдем.

Со стороны станции долетел долгий паровозный гудок.

II

На берегу молчаливого заснеженного Сожа стоял длинный деревянный дом. В вечернее время окна его не светились по причине маскировки. Старшие называ­ли этот дом столовой, а молодежь — клубом водников. Роман с Федором называли его "Наш клуб". А как же иначе — ведь они учащиеся речного техникума, здесь завтракали, обедали, сюда же приходили и на танцы. Особенно гордился своим клубом Роман. Столовых бы­ло много, а клуб — единственный в городе. Некоторые из столовых были намного лучше — такие, к примеру, как милицейская. В столовой для водников кормили по карточкам "Р-7". Питание было не из лучших, но Ро­ман не хотел ходить в милицейскую. Когда он вернулся из госпиталя с орденом Красного Знамени на груди, ему предложили работать в милиции, но он категориче­ски отказался. Его мечтой еще с детства было стать моряком. Правда, он им не стал, но к флоту имеет са­мое прямое отношение. Как комсоргу техникума, да еще, наверное, и для того, чтобы орден красовался не на какой-то там старенькой рубашке, Роману одному из первых выдали отрез на флотский костюм и шинель.

Сшил он себе и мичманку. Форма преобразила бывше­го молодого партизана.

В тот субботний вечер он пришел в клуб в новой, с иголочки, форме. Снял шинель, положил ее на спинку стула, стоявшего у вытертой, некогда белой стенки. К Роману подошел Федор. Он был в старой куртке, уди­вительно напоминавшей объеденную рыбину. Ему она досталась еще в штабе партизанского движения.

— Пожалуй, и я разденусь,— сказал Федор.

— Танцы давно начались? — спросил Роман.

— Да нет.

— Вижу — девчат много новых,— посмотрел по сторонам Роман.

— Ну, ты сегодня таким орлом выглядишь, все твои будут.

— Все шутишь. Мне бы и одной хватило — вот этой,— Роман показал на девушку, которая только что вошла с лейтенантом милиции.

— С ним же ведь две,— заметил, усмехаясь, Федор.

— Подожди, снимают пальто. Вон та, в голубом платье... Полюбуйся, какая у нее точеная фигурка. А этот лейтенант около нее здорово похож на Байрона. Помнишь, из хрестоматии?

— Ты лучше.

— Да брось ты свои шуточки.

— Ну, ты выше, а он, смотри, почти одного с ней роста.

— Не глазей на них, она тоже разглядывает при­сутствующих. Начнутся танцы, приглашу ее: была ни была. А вдруг не откажет.

— Давай, давай,— подбадривал Федор.

Роман нетерпеливо поглядывал на музыкантов, на­страивающих инструменты, переворачивающих на пю­питрах ноты, и тайком бросал взгляды на девушку. В голове промелькнуло: броситься к ней, ни о чем не думая. При первых тактах мелодии вальса "Амурские волны" Роман уже стоял перед лейтенантом, прося раз­решения на танец с его девушкой. Тот растерянно кив­нул головой, и девушка в голубом платье закружилась с Романом в ярко освещенном зале. С минуту они тан­цевали одни, но постепенно вокруг них образовался круг танцующих пар, в основном, девичьих. Их кавале­ры еще находились в холодных окопах Приднепровья. Другая девушка, что пришла с лейтенантом, тоже по­шла танцевать, но не с ним. Лейтенант стоял в одино­честве и заметно переживал в ожидании своей девушки. Роману же, наоборот, хотелось, чтобы танец продол­жался как можно дольше. Спеша перекинуться хотя бы несколькими словами с девушкой, Роман лихорадочно пытался выбрать из своих разрозненных мыслей хоть что-нибудь подходящее для разговора с ней. Но танец подходил к концу, а он еще и слова не вымолвил. И вдруг Роман сказал: