Владимир Федосеенко - Вихри на перекрёстках

— Тогда лучше в тенек. У вас теперь новые порядки: на солнце сидеть нельзя.

— Дисциплина, товарищ, нужна во всем,— много­значительно заметил Саблин.

— У партизана должна быть собственная, большая внутренняя дисциплина. Партизан в военное время — человек, который может одновременно быть и прокуро­ром, и следователем, и адвокатом, и исполнителем вы­несенного им же самим приговора. Нет статута, дающего партизану готовый рецепт на каждый случай жизни. Партизан должен сам хорошо ориентироваться в любых обстоятельствах и принимать правильные решения. В госпитале на эти темы было много разговоров. Так рассуждали мудрые, опытные командиры, и я с ними со­гласен.

— Ладно, не будем об этом. Садись. Лучше скажи, товарищ, чем ты хочешь теперь заниматься?

— Не понимаю вашего вопроса. Как это — чем? Тем, чем и прежде: диверсиями.

— Сергеев об этом говорил, но по дороге я подумал, что не совсем ладно получится с Миколой. Придется освобождать его от обязанностей командира.

— Почему? Разве нам не нужны другие диверсион­ные группы? Мне известно, что вы, как знаток подрыв­ного дела, решили готовить диверсантов.

— Но Сергеев подчеркнул, что ты хочешь именно в свою группу,— Саблин хитро глянул в глаза Володе.— Хотя... теперь тебе все равно.

— Почему?

— Девчат там больше нет.

— А я возьму.

— Знаешь, я считаю, что пока тебе лучше побыть в разведке. У нас разведчиков мало, да и те без опыта. Си­дим, как кроты, и где что делается, не знаем.

— Скажите, пожалуйста, за что такая немилость? Разведчиком я войну начинал, а потом изучил диверси­онное дело и считаю его более ценным и важным. Ведь подрывник одновременно и разведчик.

— Ты на меня не обижайся. Поживешь, пригля­дишься к ребятам, и тогда организуем тебе группу.

— Я не обижаюсь, но заявляю, что вернулся вое­вать. И приглядываться мне ни к чему: отлично знаю бо­лее половины людей.

— Ты, небось, голоден? Сейчас прикажу поджарить печеночки. Мне малость привезли.

Они вместе направились к кухне. «Что значит новый командир! Все стало по-иному. Печеночки... Хочешь быть на переднем рубеже, а он мешает. Или я его не по­нимаю, или он не понимает ни дьявола»,— думал Во­лодя.

Саблин был выше его ростом, кудрявый, светло-ру­сые волосы спадают на виски, нос прямой, с горбинкой, губы плотно сжаты. Все это придавало его лицу суро­вую мужественность. Только небольшие карие глаза из-под припухших век глядели затаенно-хитро и словно сверлили собеседника.

Прошло несколько дней, а Саблин и не собирался создавать для Володи диверсионную группу. Почему — неизвестно. Возможно, потому, что Бойкач — не его вос­питанник. Все больше мрачнея, Володя ожидал, когда вернется диверсионная группа Миколы и настанет вре­мя сходить в штаб бригады.

Саблин тем временем готовил операцию, которую должна была осуществить рота. Заключалась она в том, чтобы взорвать котлован на железной дороге. Этой опе­рации Саблин придавал огромное значение. Он собрал всех командиров, уселся с ними за столик, развернул карту и говорил, говорил, но только сам. Командир отделения разведки Воробейчик, давний знакомый Володи, тоже присутствовал на совещании.

— Что вы решили? — спросил Володя, когда тот вы­шел от Саблина.

— Видно, брат, что военный человек. Каждому опре­делил место в бою, указал, кто будет с ним на связи, кто в прикрытии.

— Значит, и он пойдет?

— А как же!

— У того котлована ночью сидят три немца с пуле­метом, днем его охраняют два путевых обходчика. Я, например, не действовал бы так, как командир, но что я... Если небольшой котлован ценен не меньше, чем эшелон, я с двумя хлопцами взорвал бы его днем. Снять из бесшумки обходчиков, подложить мину, и готово. А пойдет вся рота, немцы откроют огонь вслепую, и мо­гут быть жертвы. Бездарность! — плюнул Володя.

— Ты лучше об этом никому не говори. Узнает, живьем съест.

— А я и ему могу сказать. Сергееву не такое гово­рил.

— Не все такие, как наш комиссар. Он — душа!

— Ты прав. Придется сходить к нему и попросить, чтобы забрал меня отсюда.

Володя махнул рукой, отошел подальше, сел на за­росшую мхом кочку и задумался.

Молодые аисты дремали на солнце, свесив над кра­ем гнезда свои длинные клювы. Где-то в старом осинни­ке кричали сизоворонки. Лес стоял словно в забытьи.

Володя и не заметил, как к нему подошел командир. Саблин бросил к ногам парня вещевой мешок и с ухмыл­кой сказал:

— Не нужны моей жене такие подарки. Она их все равно не оценит. Сказала: «Отнеси и отдай, на кой черт мне его сапоги». Женщины — капризные, брат, существа.

Круто повернулся и ушел. Володя встал, забросил вещевой мешок за плечо и направился к своему шала­шу. Рота строилась. Хлопец остановился, издали рассма­тривая партизан. Среди мужчин он увидел и Валю. «Она же в хозяйственном взводе, так почему с боевым идет? А Зину свою не взял,— подумал Володя.— Рота пробу­дет на задании не меньше суток. Нужно воспользоваться случаем и завтра сходить к Сергееву».

От одной этой мысли юноша повеселел, улыбнулся. Он проводил взглядом роту, впереди которой гарцевал на лошади командир. Забросил в шалаш вещевой ме­шок и пошел к Воробейчику.

— Я хочу завтра утром отлучиться в штаб бригады. Вы мне скажете пароль? — обратился к нему Володя.

— Саблин приказал не давать пароль никому, кро­ме тех, кто идет на задание.

— Так я пойду в разведку.

— Командир ничего не сказал насчет тебя.

Многие партизаны могли сутками отсиживаться в лесу, а Володя не выдерживал и часа бездействия. Ка­тегорический отказ Воробейчика не на шутку задел его за живое. Взяв планшетку, хлопец ушел под рябину, где в первый день разговаривал с Зиной.

Всегда ли бывало так или только теперь, когда Бойкач вернулся, но Зина редко выходила из землянки. Од­нако на этот раз, заметив Володю под рябиной с толстой тетрадью в руках, она подошла, села рядом и осторож­но вытащила тетрадь из его рук.

Парень поднял голову:

— Возьми, почитай, какие песни.

— Я хотела... начала собираться, а он увидел сапо­ги и будто с ума сошел... Он их тебе отдал?

— Вручил. Да еще с какой речью. Мол, Зина сказа­ла — на кой черт они ей.

— Неправда! Я виновата только в том, что много рассказывала ему о тебе, хвалила. Из-за этого и на ме­ня теперь смотрит зверем.

— Вот, оказывается, сколько неприятностей я тебе принес.

— Нет, это я тебе,

Володя хотел сказать еще что-то, но, бросив на Зи­ну быстрый взгляд, опустил голову на руки. А она быс­тро перелистывала страницы, и с такой же быстротой менялось выражение ее лица. По этим переменам он до­гадывался, какую песню читает Зина. Вместе с нею он видел темную ночь, вражеские засады, свист пуль. А пе­ревернет страницу, и опять они вместе то в холоде ту­манного утра, то на жаркой пыльной дороге. Вот Зина проглотила текст песни «Девушка, помни меня, милая, помни меня...», а с ним и слезы. Володя уже не разделял а Зиной тех чувств, о которых говорилось в песне.