Борис Бурлак - Седьмой переход

Егор Егорович поднялся, глубоко вздохнул, от души позавидовав веселой детворе, подотчетной лишь родителям. Не успел он сделать и нескольких шагов, как музыка оборвалась, прозвучал знакомый голос диктора: «Сообщение ТАСС». Егор Егорович приостановился, недовольно взглянул на шумливую, беззаботную публику. «О запуске космической ракеты в сторону Луны...»— одним протяжным выдохом объявила далекая Москва.

— Потише, вы! — прикрикнул милиционер на стайку разыгравшихся ребят.

Те покосились на него, отбежали в сторону.

Егор Егорович слушал задумчиво, опустив руки в карманы черненого полушубка. А милиционер, стоявший рядом, все поглядывал в небо, точно пытался различить на туманном Млечном Пути ту невообразимо быструю звездочку ракеты, что с такой недозволенной для городских проспектов скоростью мчится ввысь, не обращая внимания на предупредительный желтый кружок лунного светофора.

— Ну и дела! — сказал блюститель порядка, когда опять грянул бравурный марш.

— Поздравляю вас, товарищ,— подал ему руку Егор Егорович и пошел к Дому Советов, стараясь успокоиться, уравновесить непривычно летучий шаг.

На бюро обкома он сполна принял на себя грехи Сухарева. Его пожурили минут десяток, и тем дело кончилось. Все были взбудоражены, все были добрыми.

«В общем, зря готовился открывать счет выговорам 1959 года,— мрачно посмеивался над собой Егор Егорович, возвращаясь в гостиницу.— Это меня ракета вытянула из беды: как-никак, вторая космическая скорость... Сможет ли Родион по достоинству оценить наше вторжение во Вселенную? Или будет продолжать доказывать, что время подошло для нынешних успехов? Вряд ли он долго продержится на своей заоблачной «орбите». Неровен час, сгорит в этих самых плотных слоях земной атмосферы».

15

Да, время имеет свой рельеф. Если развернуть топографическую карту времени, то взгляд сразу же остановится на длинной череде высот двадцатого столетия. Гряда за грядой подымаются над равнинным простором предыстории. Не тысячами метров над уровнем моря, а свершениями народа измеряются они. Конечно, имели свои вершины и все предшествующие века нашей эры, но что значат они в сравнении с главным хребтом Октябрьского массива! Именно отсюда, с одной из террас с отметкой «1959» и взмыла первая космическая ракета, нацеленная в сторону Луны. Преодолевая критический барьер земного притяжения, она обозначила свой первопуток светящимся натриевым облаком на высоте 113 тысяч километров и навсегда исчезла из виду очарованных людей. Все глуше доносились ее радиосигналы с неведомых разъездов лунной магистрали, пока не стихли вовсе в солнечной дали.

Обычная ракетница — походная принадлежность идущих впереди. Так и космическая ракета оказалась в «табельном имуществе» разведчиков будущего, прокладывающих путь всему людскому роду. Словно для того, чтобы ясно было видно всем не только на Земле, но и на других планетах, что мы вступили на предгорье семилетия, взвилась навстречу Солнцу сигнальная ракета коммунизма. Пусть знают на флоридском мысе Канаверал: советская держава точно в установленный день и час перешла в общее наступление по всему строительному фронту.

Первая космическая скорость нас уже не устраивает. Мы смело включили вторую скорость, чтобы поскорее, в считанные годы вырваться вперед, оставить позади себя весь старый мир, который веками брал разгон, подпрягая к своей упряжке то Азию, то Африку, то Латинскую Америку. На пристяжных теперь далеко не уедешь, а сам корневик порядком одряхлел, ему уже не до галопа, все тяжелее громоздкий воз собственных противоречий.

Всякий выигрыш — дело случая, за исключением выигрыша времени. Тут выигрывает тот, кто не побаивается грядущего, кто большие привалы заменяет малыми и число последних сокращает в два-три раза. Нам советуют из-за океана: «Нельзя жить лишь для потомков, поживите хоть немного для себя». Кого введет в заблуждение это «доброжелательство»? Кому не ведомо, что отстающий, предлагая отдых, заботится не о партнере — о себе? Нет уж, мы пойдем своей дорогой, вы же отдыхайте, сколько вам угодно, на дачных «спутниках» биржевых столиц. Впрочем, вряд ли вы усидите в своих виллах: нет вам, господа, покоя от гулкого шага коммунистов, которые идут, идут, идут, не обращая внимания на чужие дорожные знаки: «Обгон строго запрещается». В стремлении задержать нас во что бы то ни стало, любой ценой, вы объявляете обочину нашего пути «гранью войны» и, отчаянно балансируя на этой «грани», сами же рискуете свалиться под откос истории. Давайте-ка лучше двигаться по экономическим параллельным трассам — кто кого!

Отошла, отошла, в прошлое пора американских диковинок, когда мы даже на заморский трактор «катерпиллар» смотрели с завистью. Настало время наших, советских диковинок, когда у нас и спутники Земли выпускаются по заводскому графику...

...Все первые дни Нового года Лобов жил под впечатлением молниеподобного полета космической ракеты. Иногда он ловил себя на том, что восторжен, кажется, не в меру, не по возрасту. Что поделаешь, если ты принадлежишь к тому среднему поколению, которое, правда, не совершало революции, но зато, начиная строить на огромных пустырях России, приняло на себя всю тяжесть отцовских дел. Это поколение, заметно прореженное войнами, тифом, голодом, не знало детства, не брало в руки никаких игрушек. Оно сразу же, как стихли пушки, взялось за плуг, за тачку, за лопату. Оттого и особенно чувствительны люди средних лет к народной радости.

Вчера, после затянувшегося заседания совета народного хозяйства, Рудаков сказал Леониду Матвеевичу:

— Смотрю я на тебя, удивляюсь, какой ты жизнерадостный, порывистый человек. И все улыбаешься. Завидую, честное слово!

— Но у меня всегда чуть-чуть тревожно на душе, всю жизнь тревожно.

— Верно? Тогда мы с тобой одного поля ягоды...

И все-таки Леониду Матвеевичу не нравилась его расслабленность. Нельзя сказать, что Рудаков работал в Южноуральске хуже, чем в министерстве: такие люди привыкли трудиться, куда их ни пошли. Но во всяком случае, нет у Нила Спиридоновича былого наступательного духа, хотя взгляд прежний — острый, цепкий. Недаром он как-то на досуге заговорил о странном смешении масштабов, о новой единице измерения государственной работы. «Если каждая война родит своих героев, то, видно, каждая пятилетка родит своих хозяйственников»,— откровенно признался председатель совнархоза.

«Впрочем, может быть, иные руководители, действительно, талантливы по-своему, для своего времени?— подумал Леонид Матвеевич.— Может быть, далеко не все способны на ломку привычного хода мыслей, которая поначалу пугает нелогичностью? Нил-то, конечно, понимает смысл перегруппировки сил. И все же работать в новых условиях ему нелегко: слишком много времени уходит на «внутреннюю перестройку» во второй половине жизни. Потому-то, возможно, Нил Спиридонович и не торопится перевозить семью, пусть и несладко ему живется на правах командированного. Конечно, не с Москвой неохота ему расставаться, как считают желчные конторщики. Неохота расстаться с лучшей частью жизни, когда ты чувствуешь, что действие окончено и остаются лишь одни философские размышления в эпилоге. Что для него столица, он объездил полстраны, скитаясь двадцать лет по новостройкам. Нет, Нил не старожил московский, а невольный «старообрядец» в хозяйственных делах.I