Борис Бурлак - Седьмой переход

— Почему бы тебе не выступить в печати о непорядках в совнархозе? Если не возражаешь, я подготовлю статью за твоей подписью.

— Валяй. Посмотрим, что получится,— согласился Егор Егорович, как соглашался много раз, когда к нему приставали назойливые корреспонденты всех рангов.

Сухарева обидел его безразличный тон, но он промолчал, заметив про себя: «Никакого самолюбия не осталось у наших хозяйственников, вот и сочиняй за них, как за малограмотных...»

Последние дни 1958 года были на редкость ясными, морозными. Вернувшись в Ярск, Речка приналег на своих прорабов: до годового плана не хватало тех двух-трех процентов, что всегда кажутся неподъемными. И будто назло термометр показывал минус сорок градусов по Цельсию. Пришлось срочно закладывать фундаменты целого квартала жилых домов на северной окраине города; массивные глыбы сборного железобетона перетянули все же эти свинцовые проценты — план был выполнен даже с некоторым «походом», как и полагается в приличном тресте.

Новый год Егор Егорович встретил за семейным столом, по-человечески, с некоей суеверной надеждой на будущее счастье. Утром, перечитывая поздравительные телеграммы, он с удовольствием отметил, что старые друзья по министерству не забывают, хотя судьба поразбросала их по разным городам, от Ростова до Владивостока. Пришли телеграммы и из Южноуральска: одна — праздничная, ободряющая, другая — деловая, строгая: «Выезжайте на заседание бюро обкома».

— Что бы это. значило? — насторожился Егор Егорович.— Не успеешь стряхнуть дорожную пыль, как надо опять собираться в командировку. Бывало, съездишь в Москву два раза в год — с планом и с отчетом — и работаешь себе припеваючи. А товарищи с «расширенными правами» совсем задергали нашего брата, вызывают по всякому пустяку. Вроде бы наслаждаются властью...

Сухаревы еще спали, когда он постучался к ним. Дверь открыл Родион Федорович, неприятно удивленный внезапным появлением свояка. Хозяин поспешно провел гостя в свой прокуренный кабинет, усадил в глубокое кресло и пошел в соседнюю комнату одеваться. Егор Егорович широко распахнул форточку, жадно затянулся ядреным воздухом. Мелко дребезжали стекла от проходивших по улице грузовиков, со стороны вокзала доносились густые и низкие гудки тепловозов, певуче поскрипывал на тротуарах сухой снежок под ногами одиноких пешеходов. Начинался первый рабочий день Нового года. Южноуральск, справив праздник, раздумчиво принимался за дела. Светало, откосы сугробов были подсиненными, но гребни их слегка уже порозовели в холодных отблесках занимавшейся зари.

Когда Анастасия, приготовив завтрак для мужчин, отправилась в райком, Родион Федорович спросил свояка как бы между прочим:

— По вызову или сам приехал?

— Чего я тут забыл? Обивать пороги давно надоело. Это меня вытащили на бюро обкома.

— По какому вопросу?

— А я знаю?

— Непонятно... Да, совсем забыл, статья твоя готова.

— Показывай, почитаем от нечего делать.

Родион Федорович принес на кухню свою серую папку с белыми тесемками, сдвинул в сторону посуду, вынул разрозненные листки, отпечатанные на машинке и, положив их перед автором, сел рядом. Егор Егорович быстро пробежал первую страницу, вторую, затем, споткнувшись, надолго застрял на последних трех. Он перечитывал их, все больше хмурясь, ерзая на стуле. Взял цветной толстый карандаш, легонько заскобил абзац, в котором говорилось: «Опыт работы совнархозов в таких областях, как Южноуральская, свидетельствует, к сожалению, о том, что СНХ не справляются с возрастающей год от года программой капитальных вложений. Не целесообразно ли восстановить союзное министерство строительства?» Потом он сердито перечеркнул другое место: «Госплан Российской Федерации должен иметь в краях и областях своих полномочных представителей, облеченных правами министра, чтобы решительно и своевременно пресекать малейшие тенденции к местничеству». Дальше слово за словом, с ученическим тщанием Егор Егорович затушевал длинную замысловатую фразу о каких-то теневых сторонах проведенной перестройки управления хозяйством.

Откинувшись на спинку жиденького стула — тот жалобно взвизгнул, как живое существо,— Родион Федорович болезненно поморщился, будто у него заныли недолеченные зубы.

Речка бросил на стол «плотницкий» карандаш, сказал:

— Факты мои, но с обобщениями не согласен, ни в коем случае.

— Помилуй, Егор, ты же ведь высказывал все эти мысли!

— Нет, баста! Не подпишу ни в коем случае. Лучше не надейся. Давай вычеркивай. Это, это, это...

Родион Федорович переменился в лице, встал, загородив собою пол-окна, и сказал глуховато, с раздражением:

— Поздно. Статья опубликована.

— Что, что?!. — Егор Егорович вскочил с необыкновенной для него легкостью, крупно шагнул к свояку. Они стояли друг против друга, высокие, неуклюжие, с полусогнутыми в локтях тяжелыми руками, словно натренированные силачи перед схваткой. Егор Егорович увидел, как начала подергиваться одутловатая щека у Родиона, контуженного где-то под Ростовым, как неловко заморгал Родион левым глазом, и он, смутившись, неуклюже попятился к столу, наугад сел на место.

— Я передал статью по телефону редакционной стенографистке, предупредил, что возможны авторские поправки, что материал должен пойти в запас...

— Запас, запас! За такие штучки вообще пойдешь в запас, в какой-нибудь обоз второго разряда!.. Теперь все ясно. Вечером устроят мне головомойку на бюро обкома.

— Не имеют права. Статья напечатана в порядке обсуждения. Кстати...

— Вот обсуждение и начнется. Хорошо, если отделаешься испугом или легким ушибом.

— Кстати, это же грубое нарушение традиционных правил предсъездовской дискуссии! Больше того, нарушение партийной демократии.

— Ты, Родион,— или честный фразер, или просто интриган, одно из двух. Привык ты строить обобщения на зыбком песке чужих мыслей. Был у тебя солидный политический капиталец, так ты промотал его до последней копейки. Учти, вряд ли поправишь дело случайным заработком! В политике второй раз не разбогатеешь, если уж разорился до нитки. И на нашем брате, строителе, много не заработаешь!..

Скверно, скверно чувствовал себя Сухарев сейчас, терпеливо выслушивая этого обычно молчаливого тугодума, всю жизнь работавшего, как вол. Лишь с год назад Речка стал выбиваться из борозды, то ли от усталости, то ли недовольный тем, что кто-то идет в упряжке налегке. Он сделался ворчливым, словоохотливым, заговорил о пенсии, хотя раньше терпеть не мог «нахлебников социализма», пусть самых что ни есть заслуженных. Сухарев приготовился сегодня к крупному скандалу, к невероятному разносу, но Егор только вспылил немного и тут же отступил, смягчился.