Борис Бурлак - Седьмой переход

— Вот теперь узнаю, узнаю мою Васю-Василису!.. Ну, прошу к столу.

— Ой, какой хлеб, чудо! — изумилась она, увидев «воздушную» буханку снежной белизны.

— Сие — южноуральские калачи. Ни у кого нет таких, даже у матушки-Москвы.

— Хвастунишка!

Они примостились у кухонной плиты, застланной газетами, и Леонид Матвеевич, подняв стакан вина в честь новоселья, без запинки прочел в ее глазах: «Только бы тебе здесь было хорошо, а за меня, право, не беспокойся».

Жена... Все-то в тебе издавна прекрасно: и эти плавные, изящные движения заботливых рук, и эта твоя манера говорить о самом важном одними глазами, веселыми, печальными, настороженными, и затаенная, едва угадываемая улыбка, если в доме счастье, и знакомый, утвердительный наклон головы, от которого нередко зависят чрезвычайные решения. Впрочем, все привычное с годами становится действительно красивым. Нет, другую бы не полюбил ни за что на свете. Но почему же вдруг начинаешь сравнивать свою милушку с той—другой? Что значат все эти сопоставления, весь этот заговор чувств?.. Никогда и в голову не приходила такая чушь, хотя дожил до седых волос. Стало быть, придется тебе, уважаемый товарищ Лобов, повоевать с Ленькой-комсомольцем, старым дружком-приятелем Настеньки Кашириной...

— А чем мы заняты? — спросила Василиса в свою очередь.

— Тоже думаю о том, как ты будешь тут чувствовать себя.

Она рассмеялась, обняла его по-детски — изо всех сил, до искорок в глазах. И Леонид Матвеевич, лаская ее, перебирая на ладони льняную прядку ее волос, дивился нелепости своих сравнений. Взять бы да и рассказать все от начала до конца. Так нет, не хватает духа. А к чему, действительно, рассказывать? Самая искренняя мужская исповедь — лишь полуправда для жены.

Только заикнись он о Кашириной, и затаенное подозрение Василисы станет преследовать его до самой смерти. Впрочем, для того есть кое-какие основания: Леонид Матвеевич вспомнил недавнюю встречу с Анастасией. Произошло это у нее дома, когда Сухарев уезжал в Москву. «Пойдем, посмотришь, как мы живем»,— предложила она после затянувшегося в горкоме совещания по строительным делам. «С удовольствием загляну на минутку»,— согласился он. И просидел до глубокой ночи. Когда же, наконец, собрался уходить, Анастасия забеспокоилась, не имея больше никакого повода, чтобы задержать его еще немножко. И чай пили, и после чая наговорились досыта, не забыв ни Берлинского вопроса, ни досадных упущений в застройке Южноуральска. Что же еще? Он бросил на тумбочку снятое с вешалки пальто, вернулся к Насте, вопросительно и тревожно взглянувшей на него, и вдруг обнял ее торопливо, словно сам испугавшись этого поступка. Анастасия попыталась оттолкнуть, не смогла, безвольно опустила руки, и он поцеловал ее. Она встрепенулась, умоляюще проговорила: «Леня, оставь меня, прошу». Но он уже не мог оставить в покое свою Настеньку, что бы ни случилось тут, как бы ни раскаивался завтра. «А, была не была!» — недобро сказал Леонид Матвеевич. Это прозвучало, наверное, диковато: с силой отстранив голову, Анастасия пристально, испытующе посмотрела на него, сказала, как можно спокойнее, строже: «Леонид, опомнись, ты об этом пожалеешь». И он очнулся, отрезвел... Анастасия Никоноровна стояла перед зеркалом, поправляла рассыпавшиеся волосы, припудривала раскрасневшееся лицо. Леонид Матвеевич, привалившись к косяку, трудно восстанавливал в памяти все, только что происшедшее. Ведь и она — будь, чему быть! — начала было клониться перед ним, покорно, безотчетно, и, клонясь, тут же спохватилась, как бы встретившись взглядом с Василисой, которую, не зная, помнит... Леониду Матвеевичу сделалось не по себе, он заспешил, накинул пальто, начал искать свою кожаную папку. «Возьми, сам положил на Родионов стол»,— Анастасия стояла в дверях столовой и улыбалась одними лучистыми глазами. Скрытое превосходство угадывалось в ее глазах: «Видишь, сколько ты ни ходил по белу свету, как долго ни искал счастья на стороне, никуда не мог уйти от Настиной любви! Верно, ведь верно же?..»

Никогда, ни раньше, ни потом, он не видел ее такой сдержанно-веселой, такой смущенно-гордой и в то же время откровенно, вызывающе, что ли, торжествующей. Ни она, ни он не знали тогда, что кратковременные радости в их годы оплачиваются слишком дорогой ценой: взыскательная совесть не списывает долги за давностью лет, предъявляет свои счета с процентами... Теперь Леонид Матвеевич старался реже встречаться с Анастасией, хотя они и без того виделись от случая к случаю. Так началась плата, в рассрочку, за ту маленькую радость в тот вечер. И неизвестно еще, какие претензии предъявит совесть в недалеком будущем, как заблагорассудится ей распорядиться должниками...

Шли декабрьские дни-коротышки. «Не скоро они подрастут», — огорчалась Василиса. Прибыли контейнеры с домашними вещами, и она принялась оборудовать квартиру: расставила мебель, повесила на окна тюлевые занавески, привела в порядок кухню, потом взялась за книги, их уже трудно было разместить в двух шкафах и на этажерке.

— Действительно, тесновато стало! — шутил Леонид Матвеевич.— И когда это мы с тобой разбогатели?

— Сам говорил, что в Южноуральске будем доживать свой век. Или еще куда двинемся?

— Нет уж, хватит, постранствовали.

Пока Василиса занималась хозяйственными делами, «вила гнездо», она и не предполагала, что ей нелегко будет устроиться на работу в областном городе. Но вот она побывала во всех трех институтах — педагогическом, сельскохозяйственном, медицинском — и убедилась, что, оказывается, не просто, даже преподавателю столичного вуза, найти в Южноуральске занятие по душе.

— Не знал, что у «ас такое перепроизводство историков! — посмеивался Леонид Матвеевич.— А историческая наука, впрочем, поотстала.

За историю Отечественной войны только берутся. Больше того, история гражданской войны недописана. Да пора бы уж иметь историю нашего государства, хотя томов на десяток. Как считаешь? Василиса не ответила.

— Я посоветую тебе вот что: походи-ка ты, мой историк, эту зиму в местный архив, покопайся там в документах.

— А это идея,— серьезно сказала Василиса.

— Говорят, что южноуральский архив — бесценный клад для безработного историка!..

И с тех пор она все чаще стала пропадать в уютном особнячке, затерявшемся среди новых больших домов на главной улице города. Здесь ее уже знали и встречали гостеприимно. Давно замечено: архивные работники, живущие прошлым, относятся к своим редким посетителям с подчеркнутым вниманием, точно перед ними гонцы из будущего, ради которого и собирается по строчке вся эта, на первый взгляд, беспорядочная летопись старины глубокой.

Василиса начала не с основания Южноуральска, побаиваясь застрять в восемнадцатом столетии, а с потрепанных подшивок газет времен гражданской войны. Смена губернаторов мало интересна, что же касается Пугачевского восстания, то оно давно изучено до мелочей и историками и романистами. Так, день за днем, и листала она полуистлевшие газеты, отпечатанные на скверной оберточной бумаге, предназначавшейся для купеческих лабазов. Постепенно вырисовывалась длинная цепь событий.